Она спросила:
– Что имеет в виду господин доктор?
Я набрался смелости и сказал:
– Если бы то, что сказали дети, было правдой, то есть что мы друг другу пара?
Она засмеялась и подняла глаза.
Я взял ее руку и сказал:
– Дайте мне и вторую вашу руку.
Она протянула.
Я наклонился, поцеловал обе ее руки одну за другой и посмотрел на нее. Она покраснела еще сильней.
Я сказал:
– Существует поговорка, что устами младенцев и дураков глаголет истина. Что сказали младенцы, мы уже слышали. А теперь послушайте, что говорит дурак, то есть я, потому что ко мне пришла мудрость. – И, запинаясь, выговорил: –Послушайте, Дина…
Я еще не успел высказать все, что было у меня на сердце, а уже ощутил себя самым счастливым человеком на свете.
3
Поверьте, друг мой, никогда в жизни мне не было так хорошо, как в те дни между обручением и свадьбой. Если прежде я думал, что люди вступают в брак лишь потому, что мужчине просто нужна женщина, а женщине нужен мужчина, то теперь я понял, что нет ничего прекрасней этой взаимной потребности. В те дни я стал понимать, почему поэты сочиняют любовные стихотворения, хотя меня самого в ту пору не интересовали ни поэты, ни их стихи, потому что они говорили о других женщинах, а не о Дине. Я не раз сидел и дивился – ведь сколько медсестер в больницах, сколько женщин на свете, а я ко всем равнодушен, кроме вот этой единственной, к которой обращены все мои мысли. Однако всякий раз, когда я снова видел Дину, я говорил себе – нет, только умалишенный мог бы поставить ее в один ряд с другими женщинами. И Дина – она тоже относилась ко мне, как я к ней. Вот только эта густая синева, что в ее глазах, все темнела и темнела, точно туча, готовая пролиться слезами.
Однажды я спросил ее об этом. Она посмотрела на меня и ничего не ответила. Я спросил снова, но она лишь тесней прижалась ко мне и сказала: «Разве вы не знаете, как вы мне дороги и как я вас люблю». И улыбка тронула ее грустные губы. Та ее улыбка, что сводила меня с ума своей сладостью и своей печалью.
Я спрашивал себя – если она любит меня, о чем же ей печалиться? Может быть, у нее бедная семья? Но я слышал от нее, что ее родственники вполне состоятельны. Может быть, она уже дала слово другому. Но она сказала мне, что свободна распоряжаться собой. Я стал допытываться. Она удвоила свою нежность, но по-прежнему не отвечала.
Все же я решил поинтересоваться ее родственниками. А вдруг они были богаты раньше, но потом разорились, и Дину печалит их беда. Но выяснилось, что некоторые из ее родни – крупные промышленники, а другие хорошо известны в своих профессиях и зарабатывают очень прилично. Я ощутил гордость за себя. Я ведь родом из бедной семьи, сын простого жестянщика, однако всегда стараюсь одеваться строго. Впрочем, Дина никогда не обращала внимания на то, как я одет, разве что я сам просил ее посмотреть. Но это лишь усиливало мою любовь к ней. Что, кстати, шло вразрез с логикой – ведь я уже отдал ей всю свою любовь без остатка. Как и она – вся ее любовь была уже отдана мне. Но в этой ее любви оставалась капля печали, которая добавляла каплю горечи к моему ликованию.
Малая капля, но она жгла все мое существо. И я не переставал размышлять: эта ее грусть – что в ней таится? Может быть, печаль – это просто свойство любви вообще? Я снова попробовал уговорить ее открыться. Она пообещала, но продолжала по-прежнему уклоняться, а когда я напомнил ей это ее обещание, взяла мою руку в свою и сказала:
