– Это вы настоящий рыбок. Да без вас она вообще бы ушла с остатком удилища, я не смог бы за него ухватится. Это вы её измучили и вытащили, – не выдержал я и начал нахваливать в свою очередь дядю Федора.
Услышав похвалу в свой адрес, дядя Фёдор вернулся на корму лодки и продолжил рыбалку, но кроме красноглазки грамм на сто, ничего не попадалось. Он то и дело сбрасывал её с крючка в воду. Я между делом собрал свою ломаную удочку. Продолжил наблюдать за рыбиной, она ещё дышала, широко раскрывая рот и шевеля жабрами. Устав заниматься ерундой, дядя Фёдор сказал:
– Все! Баста! Давай собираться!
Я подождал пока, он соберётся. Отвязал свой кукан с рыбой от уключины и передал дяде Фёдору кукан с совершенно живой рыбой.
– Это рыба тоже вам, маме от меня подарок. Живую рыбу я домой не возьму, жена не переносит даже её запах, – сказал я.
Дядя Фёдор собрал всю рыбу в мешок, наверх положил живых: про родительницу, окуня и судака. Завязал мешок. Вытащил сетку с остатками каши и забрал домой курам. Сел за вёсла. Вот мы вытащили лодку на берег. Закрепили цепь к причальному столбику. Повесили амбарный замок, закрыв его на ключ. Потом подняли весь груз к дому по крутой лестнице с передыхом на площадках. У крыльца дома нас уже ждала мама Фёдора Марья Ивановна, сын представил её мне, и мы познакомились, как могли, я громко кричал, зная, что у неё нет слуха.
– Мама вот тебе работу принесли, даже твоего любимого судачка поймали. Да леща, старую самку, засоли отдельно по своему рецепту, может блудный внук приедет, подарок ему в дорогу от себя дашь. Да на крой нам в саду, пока руки чистые, мы немного перекусим.
Я помыл руки под рукомойником вслед за дядей Федей, прошёл в сод за стол, под раскидистой старой яблоней. Стол был стационарный, сделанный из лиственницы с двумя скамейками из того же материала. Две скамейки шли параллельно длинным сторонам стола и опирались на две тяги, прибитые по короткой стороне к двум ножкам стола. Ножки стола сделаны из дуба, вкопаны в землю. Та часть ножки, которая соприкасается с землёй, прошла предварительную обработку на костре. Этой конструкции было лет десять не меньше, она не боялась ни дождя, ни снега. За стол при желании можно было усадить больше десятка человек. Всё это рассказал мне дядя Федя, пока Марья Ивановна накрывала на стол. Сначала она застелила скатерть и пошла за блюдами, усадив нас за стол. Я достал с рюкзака Сталинскую столичную и поставил на стол. Марья Ивановна принесла жареного леща, пойманного сыном на вечерней зорьке. Прошлогодних солёных огурчиков и помидор. Нарвала свежей зелени, посаженной под зиму. Перья лука, молодые листья петрушки и укропа украсили стол. Когда она пошла за сваренной картошкой, я достал свой сухой паёк хлеб с докторской колбасой и термос с фирменным чаем со слонами и чабрецом, которым на стройке я, как-то угощал дядю Федю и дядю Толю.
– Марья Ивановна родилась в семье сельских учителей на Украине до революции, муж военный занимал высокий пост, перевели в Самару в тридцатых. Погиб на фронте. Сына поднимала одна замуж не вышла. С невесткой ладила, очень сильно привязалась к внуку, не заметила, как тот вырос и оставил бабушку. Сейчас переживает за него. Этот домик остался, как память о хорошей, но тяжёлой жизни. В войну работала в госпитале, подхватила тиф. Выжила, но оглохла. Подруги давно умерли, вот и копается в огороде одна, переняв умение от своих родителей, – рассказал невзначай историю своей матери дядя Фёдор, пока старушка суетилась для нас.
