Топилась печка (чудно, по летнему-то времени!). Рядом с печью на низенькой скамеечке сидела сгорбленная старуха с седыми бровями. Длинными скрюченными, но очень ловкими, пальцами она сматывала шерстяные нитки с веретена в клубок. Нюта кричала, наклонившись над старушкой:
–… Под горой, где рябина рядом с сосной, знаете?.. Быстрее надо… Слышите? Там женщина рожать собралась. Пойдемте. Ей очень плохо… Быстрее!..
Бабка в ус не дула, нитки сматывала да губами шамкала, будто сама с собой разговаривала….
Как и говорила хозяйка, короб, похожий на большой деревянный ящик с крышкой, стоял у окна на лавке, прикрытый застиранной тряпицей – то ли простынею, то ли скатеркой. Санька схватила короб, поставила перед самым бабкиным носом.
Тут с Пименовной приключилось чудесное прозрение. Она отложила клубок в корзинку. Поднялась со скамейки и, еле передвигая ноги, зашаркала по комнате, собирая какие-то стопки стиранных выцветших тряпок. Потом натянула на себя овчинную безрукавку, и заковыляла к двери. Нюта тихо приговаривала:
– Давай, Пименовна, давай. Быстрее надо, быстрее…
Санька забежала вперед, открыла двери. Кряхтя и отдыхая на каждой ступеньке крыльца, Пименовна упорно продвигалась во двор. Она все время что-то бормотала, и Санька, поддерживая ее и направляя, слышала странную молитву:
– Богородица Дева по Сионской горе ходила, золотые ключи искала, землю отмыкала… Ключи сгубила… Золотые ключи, найдитеся, вернитеся, у Таисии родовые ворота отопритеся…
Санька вывела Пименовну во двор, там уже Нюта стояла с деревянной тачкой, в которой кто землю, кто навоз по огороду развозил. У Пименовны, видимо, она вместо кареты служила. Потому она и взгромоздилась на нее, будто барыня на извозчика, ухватилась за края колымаги и замерла, глядя вперед, на дорогу: все, мол, готова, везите!
Девчонки за поручни принялись толкать тачку с двух сторон. Поначалу думали, не стронется с места. Но потом, мало-помалу, заскрипела, затряслась, родимая, и покатила по деревенской дороге, выстукивая какой-то свой древний мотив. Санька с Нютой, почти упершись носами в пыльную каменистую, вышарканную телегами, да лошадиными и коровьими копытами, дорогу в глухой русской деревне, которой и названия-то не знали, усердно толкали повозку.
Она же продвигалась на три кошачьих шага, как Санька с Нютой не упирались. Растрепанные и раскрасневшиеся, они усердствовали, пока не вытолкали тачку к самому уклону. Правда, уклон был еле заметным, но ход тележки ускорился. Это приободрило тружениц, и они налегли на рычаги с новой силой.
– Давай, давай, Нютка… Сейчас полегче пойдет… Давай…
Увлеченные своими стараньями и радуясь ускорению, они не сразу поняли, что надвигается катастрофа. О том, что там, в доме, приютившем их на ночлег, сейчас делает его хозяйка, они старались не думать. Страшно было. Сейчас главное – добраться до него быстрее ветра, дотащить, дотолкать Пименовну, как главную спасительницу от всего того, о чем было страшно даже думать.
Повозка погромыхивала все легче и быстрее. Они толкали ее, уже почти не напрягаясь, потом просто придерживали, чтобы ровнее шла, пытаясь обогнуть ямки и камни. Перейдя на легкий бег, они еще не понимали, что в этот момент повозка окончательно и бесповоротно пошла своей дорогой, чем дальше, тем круче шедшей под уклон.
Все остальное произошло за считанные минуты, но осознать произошедшее и Санька, и Нюта потом пытались всю жизнь. Повозка вместе с седоком разогналась так, что девчонки уже не могли ее удерживать за рукоятки. Они бежали рядом, пытаясь ухватиться за борта, но расстояние между их протянутыми руками и задней стенкой кузова непрерывно увеличивалось. Этот бег наперегонки с сидевшей в тачке Пименовной закончился резко, когда Санька, споткнувшись, кубарем полетела под гору, но не по прямой, а куда-то вправо. Покатилась и исчезла в дремучих зарослях крапивы и осота. Нютка, разогнавшись так, что уже просто перестала видеть дорогу, и не в силах остановиться, сначала вбежала в ольховник, росший вдоль дороги, а там свалилась в некстати подвернувшуюся канаву.
