Зимними вечерами хотелось почитать подольше, а не разрешали – глаза испортишь. Гасили свет – и спать. Да, электричество до Подмарки еще не дошло. Свет провели, когда я училась во втором классе, помню, в первом уроки с керосиновой лампой делала. В 1969 году, значит. Радио появилось чуть раньше. Мы его восприняли как чудо! Слушали из черного ящичка новости, про войну во Вьетнаме, прогноз погоды, не пропускали передачу «В рабочий полдень» – концерт по заявкам, бабушка фанатела от Людмилы Зыкиной. Днем – «В гостях у сказки», вечером – «Театр у микрофона»… Глуховатая бабушка и уставшая за день мама мгновенно засыпали, а я и Тёня слушали, слушали…
Отец, узнав, что дочь книгочей, вся в него, подарил мне «Сказки братьев Гримм», книгу большого формата, с иллюстрациями, до дыр ее зачитала. Потом рассказы Льва Толстого… Мы с теть Наташей поменялись ролями: она стала внимательной слушательницей, хотя порой задремывала под мое художественное чтение. И пациентом бывала – я ее «лечила», и моделью – наряжала во что-нибудь, прически делала. Защищала меня, если напроказничаю. Тёня – самый близкий мне человек в раннем детстве…
И обладала она одним удивительным качеством, про которое я периодически вспоминаю и которому всю жизнь пытаюсь научиться, но не получается: она никогда не жаловалась. Никогда. Никому. Ни на что.
Два моих дядьки, Павел и Николай, получились настолько разные, что не зная, и не примешь за родных братьев. Павел – крупный, степенный, не особо словоохотливый, больше делал, чем говорил. Крупные черты лица, шапка темных непослушных волос и голубые глаза. Вся моя родня с маминой стороны голубоглазая и круглощекая – настоящий славянский тип. Многое умел делать: и дом перестроить, и подвал выкопать, и сад развести, и пчел обихаживать. В саду у него стояло множество ульев, все разноцветные, пчелы гудели. Я любила следить, как он мед медогонкой качает из сот, Жулик тоже, тогда-то нас пчелы и покусали: глаза у меня только пальцами открывались. Когда дядька работал в саду в белом защитном костюме, то походил на белого медведя. И какое-то ощущение надежности создавал – большой сильный человек рядом…
Одно только у дядьки в жизни не получилось – Бог не дал детей, ни с первой женой, ни со второй. Первая от него ушла, по-видимому, по этой причине. У второй, тети Зины, рос свой сын. Одно время они жили в соседнем селе Афанасьево, где Павел построил дом. Из красного кирпича с голубой терраской – его до сих пор видно с трассы. Потом купил завалюшку в городе Ельце и на ее месте выстроил еще дом, своими руками; видимо, натренировавшись на двух первых, изладил просто хоромы – высокий, просторный, благоустроенный, он шикарно смотрелся на взгорке, позади – обихоженный компактный участок. И из этого дома отправился в последний путь: совсем не старый сгорел за неделю, жестоко простудившись при реставрации куполов Троицкого собора. Он был моим крестным.
Дядя Коля на два года старше Павла, но выглядел моложе: мелкий, порывистый, любитель похвастаться. Рассказы о своих подвигах подкреплял фразой: «Я, гад, как дам – шкура треснет!» Глядя на тщедушную фигурку, бабушка с тетей сдерживали улыбку. Открыто улыбаться было нельзя – он здорово обижался, если подозревал, что ему не верят. А «гад» – это такое междометие в его лексиконе, слово-паразит. Выпив, пел песни и начинал ощущать в себе безмерную любовь к ближним, всем в ней признавался, обнимался и целовался. Я от него пряталась на печку – он мог так обнять, что аж кости трещали. Мастеровитый – в том они с братом были схожи, – на Донбассе в шахте плотничал; обеденные столы в нашем доме, табуретки, лавки – дядькиных рук дело. Свой дом на Донбассе обиходил, и Валечке с Колюшкой тоже. Приезжая в отпуск, ни минутки не бездельничал – всегда находил, что отремонтировать в бабушкином доме, на дворе. Говорят, те, кто работает с деревом, живут долго. И в самом деле – дяде Коле выпал долгий век…
