Купили осенью, зимовала в просторной закуте, кормили сытно: сено от дяди-Пашиной коровы оставалось, варили болтушку из муки и комбикорма, поливали ею резку. Резка – это мелко нарезанное сено; на специальном станочке, деревянном козле с прорезью, его мельчат острым косовищем. У дверей хлева постоянно лежал лизунец – глыба каменной соли, которую она с удовольствием лизала длинным розовым языком.
Я частенько заглядывала в ее жилище, корова меланхолически пережевывала и шумно вздыхала. Там и зимой было тепло – большое животное греет, как печка, – и пахло уютно-молочно от нее, а из яслей – духмяным сеном. Новый член семьи носил человеческое имя – Галя, Галька. Бабушка звала ее матушкой и не уставала расхваливать: умная, ласковая, только что разговаривать не умеет. В феврале теленочек появился, женское царство перед отелом всю ночь глаз не смыкало. На время морозов приютили малыша в доме за печкой. Красивый! Палевый, на лбу белая отметинка и чулочки белые. У Гальки все телятки милашки нарождались, однажды сразу двух принесла! Молока за раз давала ведро, а навоза сколько! Слова понимала: «Пойдем!» – идет, «Стой!» – стоит, «Дай поглажу!» – морду тебе на плечо положит. В стадо мы ее не отдавали – пастух и другие коровы обидеть могут. Шучу, просто далеко гонять, а трава у ручья росла.
Вот только молоко я не любила, особенно парное, но меня им отпаивали, как теленка, больно дохлая была, как бабушка считала. Еще жареным молозивом пытались накормить, типа очень питательное, но оно мне казалось противным; кислушку с сахаром и бабушкиным пирогом могла похлебать да из погреба молочка попить, холодненького, и чтоб без сливок. Вот для моей мамы молоко – первая еда, кружкой парного с ломтем хлеба порой заменяла обед. В старости, покупая уже от чужих коров, привередничала, – перебирала, критиковала: то нежирное, то невкусное, то пахнет не так…
Луга вокруг Подмарки зеленели и налево, и направо, казалось бы – корма для коровы предостаточно, только не все просто. За Теплинским ручьем земля принадлежала пречистенскому колхозу «Знамя Ленина», вдаль уходили посевные поля, а травяные угодья располагались по склону пологого оврага, тянущегося к Пречистено. Но это их выпас, по нему гоняли колхозное стадо и деревенское личное. Да и вытоптали изрядно. На небольшой луг, что между нашим и дяди-Пашиным огородом, до самой речки, коров не запускали, берегли траву на покос, в долгую зиму. Соседские паслись с подмарской стороны ручья, по склонам оврагов и вдоль поля, там и сено косили. После переезда дяди Паши лужайки «прихватизировал» сосед Ванюха. Суровый и нелюдимый, мои старались с ним не связываться, поэтому мама отыскивала места для покоса где только можно. Запомнилось, как увязалась я с ней в дальний-дальний овраг, под самое Пречистено. Хорошо, что предусмотрительно захватили с собой приличный кусок пленки и дождевик, поскольку дождь таки пошел. Мама сделала шалашик, дождик был тихий, без грозы, я укрылась, будто в домике и следила, как снаружи по прозрачной пленке стекают капли воды. Приятно было вдвойне: оттого что мне уютно в уединении, но при этом рядом родной человек. Вдруг край пленки отодвинулся и мама просунула букетик земляники – она и в дождь продолжала косить. Я ела мокрые ароматные ягодки и радовалась жизни!
А для Галькиного выпаса оставался скромный лужок поблизости с домом, «лавочка», как называла его Тёня, трава на ней росла сочная и, наверное, вкусная – по словам бабушки: «Сам бы ел…» Почва была увлажненная, так как эту «лавочку», низменность, с трех сторон огибал ручей. Оттуда поили Гальку, она за раз шумно выпивала два ведра родниковой воды.
