Тут как раз в дверь и постучали. Явились генералы-фельдмаршалы – по совместительству – члены Верховного Тайного Совета – князья Долгорукий, Голицын и Трубецкой. Все – пожилые, осанистые, на мундирах ордена… Хотя на Меньшикове побрякушек больше болталось.
– Счастливы лицезреть ваше императорское величество в добром здравии, – степенно промолвил князь Владимир Долгорукий.
– А то уже личико ваше забывать стали, – подхватил князь Иван Трубецкой.
– Ну, вот теперь наглядитесь вдоволь, – с улыбкой ответил Пётр. – Поскольку решили мы дважды в неделю на заседаниях Тайного Совета присутствовать. Какие дела на сей день накопились?
Молчание.
– Что, у Великой державы вообще никаких забот не имеется? – нахмурился Пётр.
– Имеется, ваше императорское величество, – со вздохом ответил Голицын, – только мы о них не ведаем. Поелику было распоряжение – все важные бумаги сразу князю Меньшикову отдавать – на его личное рассмотрение.
– А вы-то на что? – взвился Пётр.
– Не гневайся, государь, – вступился Остерман. – Меньшиков такую власть взял еще при жизни вашей покойной бабушки, ее императорского величества Екатерины Алексеевны, что никто с ним совладать не мог. Ее именем все дела вершил.
– Бабушка у меня одна – Евдокия Федоровна Лопухина, которая сейчас в монастырском заточении пребывает. И вот мой второй указ: повелеваю вдовствующую царицу Евдокию, что ныне старицею Еленой зовется, из монастыря освободить, с великим бережением в столицу доставить и разместить согласно чину. Как только исполните – доложите, я ее со временем навещу.
– Слушаюсь, ваше императорское величество, – отозвался Остерман, который уже прилежно скрипел пером по бумаге.
– Более при мне про Катерину Алексеевну не упоминать. Это первое. Второе: послать надежных людей во дворец ныне арестованного мною Меньшикова и изъять все – до последнего клочка! – бумаги, которые у него имеются. Писца покличьте, приказ написать, а то Андрей Иванович совсем запарился.
Лица верховников заметно просветлели: кажется, приходит конец всевластию ненавистного Меньшикова, теперь их время наступает, время Рюриковичей и Гедеминовичей. Но императора-то ровно за одну ночь подменили: то в рот Меньшикову смотрел и все его распоряжения исполнял, а теперь… ишь ты! Али узнал что-то про кончину своего батюшки?
– Осмелюсь спросить, государь, – решился Голицын, – вам стали известны подробности странной смерти вашего батюшки?
– При чем тут это? – нахмурился Пётр.
– А при том, – суровым голосом произнес Трубецкой, – что оный Меньшиков во время допросов вашего батюшку по лицу бил и всякими непотребными словами лаял.
– Как это – бил? – опешил Пётр. – Как он осмелился?
– Тут история темная, ваше императорское величество, – прокашлявшись, тихо произнес Голицын. – Одни говорят, что батюшка ваш сбежал за границу, дабы не унаследовать трон, а жить простой, мирной жизнью. Но были и доказательства того, что царевич Алексей Петрович злоумышлял против своего отца и желал произвести в России военный переворот с помощью австрийских и шведских войск. Толстому удалось уговорить царевича вернуться – государь-де все вины его простит…
– Простил, – мрачно проговорил Пётр. – То ли казнил, то ли тайно убил в темнице…
– Так, да не совсем, ваше императорское величество. После возвращения за тайное бегство и деятельность во время пребывания за границей царевич был лишен права на престолонаследие, но при этом ему было объявлено прощение при условии признания всех совершенных проступков. Царевич в своих показаниях постарался изобразить себя жертвой своего окружения и всю вину свалить на приближенных. Названные им лица были казнены. Но тут государю Петру Алексеевичу пришло на ум допросить любовницу царевича – крепостную девку Ефросинью. Та, от страха перед пытками, выдала все замыслы любовника. А потом были найдены и письма, подтверждавшие вину царевича.
