Бедный Остерман уже ничему не удивлялся.
– Так ведь… послезавтра будет две недели, государь.
Всего-то?!
– И чем я эти две недели занимался?
– Как – чем? Праздновать изволили ваше восхождение на престол. Вчера вот скачки устроили… после обеда знатного. Ну… и не удержались на лошадке-то.
Праздновал, значит? Все, напраздновался, государь-император всея Руси. Делами нужно заниматься.
– Какие-нибудь бумаги я за это время подписывал?
Остерман замотал головой.
– Не успели, государь. Третий день документ лежит о присвоении Светлейшему князю Меньшикову титула генералиссимуса, ждет вашего решения.
– Это за какие же такие заслуги?
Остерман молчал.
– Сейчас у него звание какое, напомни.
– Генерал-фельдмаршал… Но есть еще трое: князь Михаил Голицын, князь Владимир Долгорукий и князь Иван Трубецкой.
– А Меньшиков, стало быть, хочет выше других подняться? Обойдется. Где, говоришь, документ?
– Так в кабинете вашем, государь.
– Ну, так сей же момент туда и отправимся – с бумагами разбираться. Я, чай, не одна она там лежит.
– Остальные – у Светлейшего, – почти прошептал Остерман.
– Почему?
Ответа не последовало. Зато двери столовой с грохотом распахнулись и явился смутно знакомый Петру мужчина в годах, одетый в роскошный, шитый золотом и драгоценными камнями мундир и со множеством орденов.
«Меньшиков, – догадался Пётр. – Ну, сейчас главное – наглость и упрямство. Иначе он меня в момент вокруг пальца обведет и в своем дворце поселит. Фига ему с маком. Не поеду. Император я или и не император?»
– Ты что же, Петруша, делаешь? – с порога начал Меньшиков. – Мы тебя в моем дворце ждем, за стол не садимся, а ты тут с Остерманом прохлаждаешься. Негоже.
«Ну и хамло. Он что о себе возомнил-то? Я не дедушка покойный, чтобы его в уста сахарные целовать, да все прощать. Впрочем, я читал, что и дед его не раз дубиной своей охаживал. Распустился при покойной государыне, полюбовнице своей давней».
– Ты с кем разговариваешь, холоп? – ледяным тоном осведомился Пётр. – Я тебе не Петруша, а император всея Руси. И у тебя мне гостить – зазорно.
Меньшиков побагровел.
– Это… это ты – мне?
– Тебе, тебе, не сомневайся. Ты один со мной себе позволяешь дерзко вести. А сие холопу не подобает.
– Я не холоп, я князь!
– Князем тебя мой дед покойный сделал, которого ты, мерзавец, всю жизнь обворовывал. Удивительно, как он тебя не повесил – не успел, видно. Ну, это дело недолгое.
– Грозишься, шенок? Да за мной гвардия…
Ну вот, теперь самое время.
– Гвардия, говоришь? Гвардия мне присягнула совместно со всем народом российским. А ты из подлого сословия вышел – туда и вернешься. Не надобен ты мне. И не вздумай даже заикаться о том, чтобы я на девке твоей женился. За конюха ее выдавай – он ей ровней будет.
Меньшиков из багрового стал синюшнее-белым и… рухнул на пол без памяти.
– Врача надо скорее, – встрепенулся Остерман.
– Успеется, – охладил я его рвение. – Лучше охрану покличь. Пусть господина Меньшикова отвезут домой – под арест. Ему все равно постельный режим теперь понадобится. А мы пойдем бумагами заниматься.
Охрана не слишком удивилась приказу арестовать всесильного князя Меньшикова и поместить его в доме под надзором медиков и крепкого караула. Россия… Сегодня ты на самом верху, а завтра – хорошо если с головой на плечах в Сибирь отправился, остроги пересчитывать. Судьба, значит, такая.
А Пётр с Остерманом направились в соседнюю комнату, которая именовалась кабинетом. Книжные шкафы вдоль стен стояли полупустые, стол вообще был девственно чист, с одной-единственной бумагой. По-видимому, тем самым манифестом о присвоении Меньшикову звания генералиссимуса.
