– Ладно, раз так, – не угоманивался Моисей, – а откуда молодая взялась, целка эта? Тоже из подвала?
– Не, – помотал головой третий, самый невиновный, – молодая после сама пришла, уже наверху, с дома вышла – и к матери. Та ей чего-то такое по-ихнему разобъяснила, так эта и говорит, что, мол, пошли к вам в часть, ребятушки, хочу, говорит, вашему геройскому командиру благодарность вынести за предстоящее взятие Праги. И улыбается сама, с мамкой переглядывается. Ну чего тут непонятного-то? Дело ясное – тоже загорелась, как и мать. А та, видно, не против. Обе они, если уж на то пошло, товарищ капитан, шалавы обыкновенные. Там на обоих пробы ставить негде, что на матери, что на курочке этой, дочке её, хоть даже и целка.
– А как же вы поняли про взятие Праги, про остальное всё, раз они по-русски ни бум-бум? – удивлённо спросил Моисей, уже окончательно уверенный в том, что сообщённое его бойцами – чистейшая ложь от начала до конца.
Боец замолчал, уставившись в землю. И слегка покраснел.
– Ну она больше руками, не словами, – попробовал исправить ситуацию седой, – улыбочкой своей, что мол, пошли, солдатики, не промахнётесь.
– А про геройского командира как поняли? – не унимался капитан. – Как это она руками да улыбочкой могла объяснить?
– Про вас, товарищ капитан, если уж начистоту, то соврали, – потупился второй боец. – Она поначалу хотела с нами отойти, как матерь её, а мы уж только после сами решили, что вас позовём, как командира, чтобы тоже обломилось. В смысле, досталось, ну… по мужской части.
– Ну а зачем было куда-то идти, раз вот он, дом её, и вот подвал этот? – добивал их капитан, слово за словом выводя на чистую воду. – Для чего ей, целке, топать с вами в часть? Чтобы чего? И вам, мудозвонам, для чего давать, – чтоб потом позор иметь на весь остаток жизни?
Трое молчали, на этот раз крыть было нечем. Все всё понимали, но над головой висел устав, там же гильотиной реяла присяга. Имелась ещё и воинская честь, но только если перевернуть историю наоборот, выискав истину, от неё бы ничего не осталось. Да и загреметь под трибунал за неделю до конца войны тоже не улыбалось.
Это были первые майские дни, гораздо более тёплые в этих краях, чем бывали на Каляевке в такое же время года. Трава у них во дворе всходила поздно. Снег, собранный в кучи, размещённые под старым навесом, дававшим неизменную тень, таял долго, и почва под ним, по-хорошему освобождаемая теплом не раньше середины мая, прогревалась лишь к этому сроку. Тогда и начиналась для Моисея поздняя весна, почти сразу переходящая в лето. Здесь же, на этой чужой ему земле, лето наступало явно раньше привычного срока. Май только начинался, а всё вокруг было уже ярко-зелено и пышно, будто некий волшебник душевно прошёлся по здешней округе, мимоходом зеленя местность и щедро выдувая на неё тёплый грудной воздух.
Да, не хотелось под трибунал. А его, если б таковой случился, не избежал бы и сам он, гвардейский капитан Дворкин. Моисей отлично это понимал, но только не был уверен, что это же самое дотукали и трое его уродов-бойцов даже после того, как совершили самое настоящее преступление, к тому же в ходе боевых военных действий. Он подумал и выдал:
– Ладно, было – не было, гадать не станем. Сейчас возьму «виллис», докатим до подвала вашего. Лично поинтересуюсь у хозяйки и у дочки её, как всё было. Дорогу не забыли, надеюсь? – И посмотрел каждому в глаза.
