Читать онлайн Елена Сомова - Подняться до человека

Роман

Не впадая в юношескую истерию, сейчас вся эта история мне кажется приключением в стиле писателей—романтиков, но тогда… когда живы были трепещущие крылья бабочек счастья, когда орали на все голоса все подряд птицы, живущие в нашей средней полосе, это было не банальное чудо, купленное в ларьке. Это был мир, полный пылания благоухающих роз на кусте, произрастающем в диком саду потёмков и тайн юности. Идти с завязанными глазами в людской чаще казалось экстримом, который топил в себе огоньки ночной фонарной феерии, пускающей в странствия, далекие от простых студенческих посиделок. На столе с конспектами лекций дышало отыгравшее пламя далеких путешествий по чужим следам, ноги уже шли своими путями, а приствольные угли памяти, будто подпирали сам ствол, из которого был сделан стол, на котором осталось дыхание внутреннего мастера слова. Написанные на этом столе книги сквозь туман, похожий на кальку времени, виделись огромным городом, где происходили действия с главными героями. Ни один герой не повторился из прошлого, самолюбие ни одной реальной личности не было задето. Книги готовы были прожечь своим жаром деревянную поверхность стола, и ветерок из окна, перелистывая страницы, разжигал пламя познаний вновь.

Начавшись, жизнь сразу становилась дорогой: в ясли, в поликлинику, в детский сад, в магазин с мамой, в музыкальную школу с бабушкой, в длительное путешествие с папой, но самое интересное заканчивалось раньше, чем приходило второе дыхание. Мучения в ожидании сил становились привычным явлением, когда надо охватить вниманием всё вокруг, а что—то несущественное в виде внезапно подступающего голода или остановка дыхания от изумления увиденным, стискивает крохотную песчинку – человека, – и вольный воздух остается выкупить ценой отдыха, внезапного и, казалось, недоступного; но раз необходимость в нём возрастала, то и приоритет брал верх над путем дальнего следования за мыслью, пущенной стрелой в начале пути. Я долго карабкалась в гору познаний по самым крутым дорогам, бывало, и над пропастью, но сама пропасть не приняла меня, когда крылья внезапных птиц в своем центростремительном полете выхватывали меня из вертикали бездны. Резкие взмахи их крыльев вынимали меня, как из чрева матери, из темноты, казалось, беспробудного детства, которое создавало волны музыки слов. Казалось, вот—вот сменится панорама действия: придут горы и море, покинутое со слезами отчаяния, так как не тянула к себе мусорная возня города с пыльными муравейниками в песочнице. Влекла волна, и я не знала, что это была волна музыки внутри слов, то цепляние за слух, благодаря которому люди реагируют или нет на импульс, откуда идет волна. Из открывания губ или крышки пианино, из падения внезапного тонкого резного стекла, в которое, по неосторожности, превращался не последний бабушкин стакан для гостей, из топонимики шагов мамы в прихожей, когда она возвращалась с работы, а моя ангина стискивала горло новогодними оханьями невидимого деда Мороза. Но самыми реально различимыми были звуки боли при глотании горячего молока с кружком сливочного масла, доверчиво плавающего на поверхности кружки, которую терпеливо держали мама или папа у моего телячьего распаренного молочными парами лица. Конец ангины всегда был связан с возвращением в класс не всегда доброжелательной публики, как мне говорила учительница музыки, – это твои будущие зрители, они требуют к себе внимания от тебя. Ублажи их собой, сыграй падающий снег, море или дождь, но будь в момент их присутствия рядом только с ними. Неважно, что случилось накануне, – главное – сейчас и в эту минуту вы дышите одним воздухом,

и вы – на острове музыки и слов уплываете далеко в океан счастья…

Личное придет позже, оно одухотворит рядом всё вокруг, оно встанет на цыпочки, как мама в прихожей, уходя, и оставляя меня на руках у бабушки или папы, или чуда.

…И когда я стану тоненькой ниточкой, ты ловко скрутишь меня на указательный палец, и я стану кольцом на твоем пальце…

Ловко и без особых усилий он овладел сознанием юной особы, ему позволено было всё, особенно, чего нельзя, и всё назло родителям, нагло воюющим за моё счастье со мной же самой.

Зимы сменялись веснами, а родители боролись и теряли меня каждый день, надеясь на свою победу.

Как можно надеяться, воюя, ведь если ты вынуждена воевать, значит, не дается тебе победа сама, и ты ее отнимаешь силой?

Значит, не разумом ты берёшь, и то, чего добиваешься, ты еще не достойна. А позже придет заслуженное, но ты его не узнаешь, потому что глаза твои нальются свинцом победных лавров раньше, чем ты ощутишь добытую тобой победу.

Ты будешь спать, а она будет владеть тобой, твоя победа. И ты станешь счастлива, когда ее оковы падут в борьбе твоей за свою свободу от всего и всех.

И тогда пройдет последний дождь в твоей жизни, а когда вдруг с неба станут падать мелкие капли, то это будет снисхождение до тебя солнечных капель, охлажденных, чтобы не обжечь твою кожу, по которой скользят сейчас его губы.

Ключевая вода бежит по плечам и спине, стекает по лбу и губам, когда на мгновение они отрываются от поверхности желаемых прикосновений.

Смешно, как сейчас, может быть, родители строят иллюзии моего счастья, а я уже счастлива!.. Они думают, что счастье в накопительстве барахла, холодильников, тумб, ходят в банк откладывать «яйца Фаберже» – да, я так называю каждое их вкладывание от зарплаты на мое будущее. Смешно!..

До этого момента я не понимала, для чего люди предпринимают попытки самоидентификации, отчего они готовы на муки ради младенца, как две капли похожего на них самих. Люди же не кошки, веснами вопящие от страсти, а понимать голос крови способен не каждый человек. Вот, кабинетный ученый слышит иначе юноши—романтика, он видит момент, а не жизнь. А любовь требует самой жизни, всей, без остатка. Это же не кило мороженого. И человек в любви – всегда потребитель, даже когда он произвел потомство, он потребляет энергию счастья.

Велика гора любви и страсти, и мы поднимаемся по ней вместе неотступно вверх: нацепляются кольца детской пирамидки, пищит глупая уточка своим бочком с дыркой, и где—то в воде плещется градусник для измерения температуры этой воды, чтоб не обжечь младенца. Он будет, он обязательно здоровая девочка или крепкий мальчик, достойные обожания.

И когда вы узнаете об их существовании, на вас хлынут великодушие и восторг. И весь мир окажется у ваших ног. Тот, кто был бездушен, внезапно проявит эмоции в виде маленьких невесомых для вас знаков внимания. Странно тяжело бывает неудовлетворенным жизнью людям оказать свое расположение на субъектов, владеющих предметом их мечтаний.

– Ниточка – ниточка, не рвись!..

Ниточка мечтаний связывает сейчас тебя с миром, и то, что иллюзорно, становится значимым, будто разглядываешь через лупу себя изнутри души.

И когда пепел иллюзий остынет на ваших плечах, когда опавшие с деревьев яблоки надо будет срочно убирать, чтобы их не тронула тьма, вы ринетесь в бой за сладкий сок этих яблок, чуть с кислинкой, но все же – сладкий. А как они будут волшебно падать! Их движение, согласно закону притяжения, грациозно, и напоминает игру на клавишных: сверху и с прицелом вниз для мгновенного извлечения звука.

Яблоки будут лежать ровной горой на кровати вместо вас. Тогда придет мысль сказать родителям, что вам негде спать, потому что урожай яблок занял ваше место в садовом домике. Вот тогда и понадобятся «яйца Фаберже», над которыми вы смеялись. Шутка ли: спать стоя и охранять яблочный сон урожая!

На подоконниках сидя, спать неудобно, но если яблоки убрать, то на полу от холода они просто погибнут: покроются синяками и трупными пятнами, как мертвые люди.

Осенняя прохлада идет неотступно. Смотри внимательно на движение облаков в его глазах: не уплывают ли они в точку возврата памяти. Этого не должно случиться, но на всякий случай, это средство от остуды, бабки ёжки, в отношениях. Яблоки, конечно, поддержат своей алостью и свежестью ваше чувство, как святые. Помнишь, дедушка был рад собирать урожай вместе с тобой, вы вместе складывали такие же яблоки пятнадцать лет назад, и он готов был целовать каждое яблоко, как бабушку. Но бабушка сильно тосковала по своему сыну, который уехал работать на Север, и умерла от этой тоски. Ты скажи своему сыну, когда он родится, чтобы не покидал тебя.

Облака уплыли в его глазах и сменились выражением ненадобности речи.

Он ушел бы, если бы не эти яблоки. Нить чувства плетется от них, вы же вместе их ждали, эти яблоки, видели, как наливаются их румяные бока, называли их именами детей из будущего. И теперь поднося яблоко к губам, загадай желание, и попроси, чтобы твой принц загадал желание тоже, иначе он лишится королевства твоей любви. А зачем тебе принц, лишенный королевства! И теперь юмор будет держать полог света над вами. Шути и властвуй, радуйся жизни и миру!

Для исполнения действа потребуются куклы, или другие игрушки времени, – друзья, которые может быть даже вовсе не окажутся такими людьми, с которым можно идти по жизни всегда; не исключено, что вы станете недругами, когда наступит вираж судьбы, а круги жизненного пути окажутся нарезанными поперек ствола плашками, и вы вернетесь к какому—то однозначному решению, – его потребует мойра со счетами в руках, и счетами, которые надо будет свести: не умножить и не вычесть.

Олеся нечасто праздновала свой День рождения, но этот день стал особенным. Двадцать пять лет, застольно—пиршественный август, друзья в городе, пригласила интересную семью, своего давнего кавалера Антона, намечающегося в мечтах супруга Георгия и очень красивого человека, о котором только в мечтах – и то не совсем, грезилось. Его звали Игорь. Интересная семья приехала в их город из Арабских Эмиратов: мама, дочка и ее муж, художник. Они рассказывали о своей стране, показывали принесенные фотографии, необычайно интересная беседа за праздничным столом была похожа на телевизионную передачу с множеством интересных открытий. Давний друг был польщен таким знакомством с людьми, которых он в жизни никогда не увидел бы. Намечающийся муж чувствовал себя превосходно, распаковал свой интеллект и угощал всех гостей рассказами о Франции, сопоставляя Арабскую и Европейскую культуру и политику, нравы людей, их основные черты отличия и сходства в поведении.

– Спасибо, что пригласила меня, Олеся, – был шепот на ухо от Георгия, мастера ухаживаний. – С такими людьми в непринужденной обстановке нигде невозможно было бы встретиться.

Сам художник не пришел, так как недостаточно хорошо знал русский язык, а общаться с профессорами на том уровне, какой требовался Олесе, он не мог, – прислал русскую жену и ее маму. Они владели в полной мере информацией о стране, в которой он родился и вырос, куда увез из России русскую невесту просить благословения у своих родителей и познакомить со своей многочисленной семьей.

Всем было понятно, что вечер удался, шёл оживленный разговор, давний друг был счастлив такому общению, когда можно было задействовать в полной мере свой интеллект, а не пребывать в полудреме до возвращения домой и привычного полного погружении в науку и отрешения от бегущей на всех парах жизни. Сердцу Олеси Антон был привычен, они дружили с ее тринадцати лет, вместе ездили за ягодами, растили ежиков в лесу и собирали гербарий, всё милое и детское в Олесе берёг Антон. Он стал вторым я Олеси, девушка в своих мыслях предполагала мысли Антона и его речь, как бы сказал он, если узнал бы ее вопрос к жизни. Большинство личного времени Антон посвящал науке, учился с особым пристрастием, и вместе они посещали музыкальный клуб и философское объединение для студентов и преподавателей. Но ведь нужен был еще и муж, а знаток Франции, Георгий, часто уезжал проводить свои лекции в страну, куда маловероятно поехала бы жить Олеся, даже на время работы мужа, так как оставить родителей одних было бы преступлением: поздний и единственный ребенок в семье был обожаем, и расставание приравнивалось к смерти. Общались, когда Георгий вел лекции в России, и надо было Олесе уже определяться с выбором, чтобы завести свою семью и ребенка.