– Можно и пять отыскать, – заметил Твёрдая Рука, средний сын вождя.
– Согласен, – одобрил предложение сына Задумчивый Взгляд.
– А, если мы не захотим? – спросил Жаров.
– Тогда вас придётся сжечь сейчас, – сказал Задумчивый Взгляд. – Ну, что не передумали?
– Я нет, – сказал Жаров.
Ротозеев и Никаноров промолчали.
– Могу предложить после оплодотворения бросить жребий, и при удачном исходе вы можете остаться в живых, может быть даже все трое. Поживете, какое-то время в заточении, а потом станете свободными членами племени, если будете себя хорошо вести. Устраивает вас это предложение? – спросил Задумчивый Взгляд.
Спасатели промолчали.
– Что ж, тогда этих двоих в заточение, – Задумчивый Взгляд указал на Ротозеева и Никанорова. – А этого в костёр.
Ротозеева и Никанорова увели.
– Я согласен, – сломался Жаров.
Спасателей затолкали в землянку, которая находилась на окраине селения, рядом с защитным валом. Через маленькое оконце-отверстие под самой крышей, если так можно было назвать нагромождение еловых ветвей и старых шкур, проникал слабый свет. Ни пола, ни стен-везде земля. Внизу валялась пара облезлых шкур, на которых расселись узники. Вход прикрывался шкурой. Вместе с узниками в землянке находился стражник, который сидел около входа. У него была густая кудрявая русая с редкой сединой борода, крупный нос и голубые усталые глаза. Правой ладонью он упирался в рукоятку меча, воткнутого остриём в землю.
– Стоило лететь в такую даль, чтобы в итоге попасть в плен, совокупиться с какими-то вдовушками, после чего бесславно умереть, – размышлял вслух Никаноров.
– О чём, ты, думаешь?! Что, ты, говоришь?! Какое к чёрту совокупление? Я никогда себе этого не прощу, – набросился на него Жаров.
– Чего не простишь? – спросил Ротозеев.
– Не прощу себе того, что не выстоял, скис, сдался.
– Хе. А ещё ницшеанцем назывался, строил из себя реалиста. Игорёк, ещё не поздно всё исправить, ты всегда можешь заявить об отказе, вливать свежую кровь в это доблестное племя, а господин охранник передаст твоё заявление в вышестоящие инстанции, – предложил Жарову в шутливом тоне Никаноров.
– Философия Ницше – философия мужества, а я раскис тут как последняя тряпка. Господи, неужели ничего уже нельзя исправить, – Жаров откровенно начал падать духом.
– Вместо господа здесь Быстрый Ум, – заметил Ротозеев.
– Не унывай, Игорь. Ничего другого нам не остаётся. Если смерти неизбежать, давайте хоть немножко повеселимся, – сказал Никаноров.
– Слушай, а ведь их пахан, обещал какой-то жребий, так что, быть может, не спета ещё наша песенка, – вспомнил Ротозеев.
– Вот-вот, я и говорю: рано ещё унывать. Может ещё сохранят нам наши бесценные жизни? Поработаем немного осеменителями, поживём какое-то время в неволе, а потом на свободу с чистой совестью. А свобода, братцы, она везде свобода. Развернёмся, обживёмся, семьи заведём, все, как положено, – развил мысль товарища Никаноров.
– Придурок, – сказал Жаров.
– Конечно. Если был бы умным, не оказался бы сейчас в этой норе, впрочем как и ты, – уколол его в ответ Никаноров.
– Согласен, – ответил Жаров.
– Дело не в уме или глупости – всё решает судьба, – сказал Ротозеев.
– Фатализм – прибежище безвольных личностей, – сказал Жаров.
– Надоело всё о высоком и высоком. Мы не на семинаре. Меня сейчас больше беспокоит вопрос о вдовушках. Как бы узнать, что они собой представляют, – сказал Никоноров.
