– Мне больно, Дима. И, правда, не хочется от жизни больше ничего…
Юлия Генриховна опустила руку с айфоном, продолжая стоять у окна и всматриваться в греющихся на робком весеннем солнце голубей. Проснувшаяся совесть нашёптывала Кабанову, что он тоже был жесток с ней сегодня. Ему стало до оскомины стыдно за всё, что он ей наговорил, за то, что он творил в раздевалке – подленько, без свидетелей. И ещё было невыносимо неловко за саму Юлию, за кричащее женское одиночество, за унижение, и в то же время бесконечно её жалко. Он попятился к двери, стараясь остаться незамеченным, но случайно задел что-то ногой.
Она обернулась:
– Кто здесь?
Кабанов высунулся из-за доски, боясь встретиться с ней глазами.
– Юлия Генриховна, я секунду назад зашёл, правда. У меня, – он судорожно подыскивал слова, – вот тут за доску монета закатилась.
– Монета… – она ещё не совсем понимала смысл слов извне, будто бы медленно возвращалась из своих далей, из своей «игры», совсем не похожей на «игру» Кирилла, где она, в отличие от него, не была победителем, и где было ей плохо, очень плохо.
– Я айфон, кажется, забыл. Вы не видели? – негромко спросил Кабанов.
– Кабанов?.. – Юлия Генриховна словно очнулась, взглянула на Кирилла и сразу же опустила заплаканные глаза. Ему показалось, что они у неё с пол-лица, небесносиние, как в аниме. И подумалось: а она ведь красивая.
Юльхен села за стол, непослушной рукой сняла заколку, позволив пушистым волосам упасть на плечи и закрыть половину лица, словно отгородилась от мира шелковой завесой.
– Вот возьми, – она протянула айфон, напряжённо глядя в учебник, который, как заметил Кабанов, лежал вверх ногами.
Он взял айфон и повернулся к двери.
– Кирилл! – сдавленно выкрикнула она. – Я тут позвонила с твоего телефона… айфона. У меня, понимаешь, трубка села… Я говорила, наверное, минуты три…
Юлия Генриховна вытащила из висящей на стуле дамской сумочки кошелёк и начала рыться в нём.
– Я заплачу тебе за звонок.
– Что вы, – испуганно выдавил Кабанов и зачем-то соврал: – у меня безлимитка.
– Нет, правда, Кирилл, я не хочу, чтобы мой звонок…
– Юлия Генриховна, не надо!… А вы… Вы сейчас домой уходите?
Что он несёт? Кабанов и сам не очень соображал, только чувствовал, что внутри него притаился какой-то дикий страх: а вдруг она, и правда, жить не захочет, что-нибудь с собой сделает?
– Почему ты спрашиваешь? – Юльхен всё ещё не решалась повернуть к нему заплаканное лицо.
– Ну, я просто так. Могу помочь вот доску оттереть или ещё что.
– Спасибо, не стоит. Иди домой. Я поработаю ещё, потом сама всё сотру.
Он стоял неподвижно и впитывал каждое её слово.
– Иди, Кабанов. Правда, ничего не нужно. Сейчас придут ребята из десятого класса, буду готовить их к городской олимпиаде по математике.
Последние слова как будто его успокоили. Он сделал ещё пару шагов к двери.
– Юлия Генриховна, я… Мне ужасно стыдно, я наговорил вам гадостей всяких…
Она молчала.
– Юлия Генриховна, вы простите меня?
Кабанов и сам не осознавал, почему ему в этот момент так жизненно необходимо было её прощение, и он, затаив дыхание, ждал ответа.
Она рискнула чуть-чуть выглянуть из-за каштановой пряди.
– Простите меня! – выпалил он и метнулся в коридор.
У самой двери в класс, прижавшись к дверному косяку, стоял его однокашник – тихий троечник Глеб Хоменко.
– Ты что здесь делаешь, Хомяк? – просипел Кабанов.
– Да дежурим мы с Носовой сегодня.
