Через неделю расписались, и Аллочка, так звали переводчицу, укатила в райцентр, чемоданы собирать. Свадьбу фиктивную делать не стали, но Кобылкин организовал проводы, почище армейских: и гусь в яблоках, и пироги, и портвейн местного розлива.
Но друзья-сотоварищи не рады были удачливым обстоятельствам.
– Зря ты, Витька, так! У нас что, своих девок мало? Женился на образованной крале, а образование энто – бабенкам сильно во вред! – сообщил Самогонкин и головой неодобрительно покачал. Остальные сотоварищи целиком оказались на его самогонной стороне.
– Да и в Забугорье порядки все ненашенские, неприличные, – подхватил Сенька Самокруткин, – сам в передаче «Забугорная изнанка» видел: то мужик с мужиком поженится, то свинью заместо собаки заведут!
«Завидуют», – подумал Витек и немножко возгордился.
Вот сидит Кобылкин на остановке с чемоданом, автобус рейсовый ждет, чтобы до аэропорту доехать. Мать с отцом рядышком стоят, слезы рукавами утирают. Тут почтальон:
– Ну, насилу нашел, телеграмма вам!
«Контракт капут. Граф с брачком. Г-н Pferd», – прочитал Витя вслух. – Да, как же?! Я же мотоцикл продал! Деньги на проводах пропил, – расстроился он. – Еще и фикцию зазря совершил!
Но не знал еще Витя Кобылкин, какая роковая напасть решила на следующий день случиться.
Утром на пороге его двухкомнатной избы появилась Аллочка с ребенком и своей мамашей трех и пятидесяти трех лет соответственно. Вот такой удар! Нельзя изменять своей принципиальности.
Температура в комнате стремительно падала. По стенам с треском расползались причудливые ледяные узоры. Девушка в легком платье изо всех сил толкала дверь. Та поддалась только с пятого раза. В сизой дымке плохо освещенного коридора стояла фигура в черном плаще с косой. Девушка истошно завопила. Наташка тоже вскрикнула и вцепилась мне в руку. По экрану побежали финальные титры. Я засмеялся:
– Классный фильм! Как все закручено, и даже было слегка страшно.
– Я теперь неделю спать не буду, – ворчала Наташка, натягивая пальто.
– Да ладно, это же весело, – я стоял между креслами, ждал, пока можно будет выйти.
Неожиданно появилось ощущение, будто мне за шиворот насыпали мелких и острых льдинок. Я оглянулся: несколькими рядами выше стояла сухонькая старушка. Она уставилась на меня неживыми, словно маринованные оливки, глазами. Из-под банданы с черепами выбивалась седая прядь. Черная кожаная куртка добавляла абсурдности облику. Веселиться расхотелось.
После кино мы зашли в кафе. За столиком с чашкой черного кофе сидела та же старушка. Она смотрела на нас, отрываясь, только чтобы сделать глоток. При этом тонкая пергаментная шея еще больше сморщивалась. Старушка умудрялась качать головой в такт песни на английском и шевелить блеклыми губами. Видимо, подпевала. Наташка поежилась и потянула меня на улицу.
Стемнело и резко похолодало. Сыпал снег. Раньше я бы обрадовался: не люблю запоздало-осеннюю слякоть в декабре, а сегодня в этом чудился зловещий знак. Мы стояли посреди тротуара, держались за руки и мешали прохожим.
– Я домой, – сказала Наташка. – К зачету еще подготовиться нужно. Может, в следующий раз вместо кино пойдем в театр? – облепленные снежинками ресницы умоляюще захлопали.
– В театр?! – скривился я. – Ты же знаешь, терпеть не могу это занудство!
– Может, сходишь хотя бы разок, а потом уже будешь делать выводы? – она повысила голос, сморщила нос и глянула, как будто свысока, несмотря на то, что ниже на двадцать сантиметров.
