Когда люди задаются вопросом «куча – это сколько?», они не всегда знают, как ответить на этот вопрос. Этот вопрос для многих народов вообще не имеет ответа. А русский язык дает однозначный ответ. Для русского языка «куча» – это не просто много: это «много» конкретизировано грамматически. С точки зрения грамматики «много» в русском языке начинается не с трех или с десяти, а с пяти. Чтобы это установить, достаточно обратить внимание на то, что в русском языке есть два множественных числа: одно для обозначения немногого, а второе для обозначения много. И если мы считаем возраст (1 год, 2 года, 3 года, 4 года), то начиная с 5-ти мы наблюдаем изменение: годы уходят, и мы говорим, что 5 лет. Если мы так же считаем предметы (например, книги), наблюдаем такое же изменение: 2 книги, 3 книги, 4 книги, но 5 книг и т. д. По изменению окончания мы фиксируем второе множественное число.
Для русских людей синонимия слов «ворота» и «врата» достаточно условна, поскольку они обозначают несоизмеримые по смыслу объекты.
Подобных примеров о том, что язык высказывает нам определенные содержания, можно привести множество. И все они говорят о том, что русские видят мир несколько иначе, нежели французы или англичане. Народы посредством языка выстраивают разные миры, и размышления об этих мирах тоже оказываются разными, поскольку эти размышления всегда направляются родным языком. Наше познание в целом оказывается замкнуто в рамках возможностей родного языка. Но тогда любая претензия на универсальный или объективный взгляд на мир, любая идея об универсальных схемах познания и мышления оказываются перед вопросами: какой мир считать подлинным миром? Мыслить и думать – это одно и тоже? Что значит познавать?
Чтобы начать отвечать на эти вопросы, мы прежде всего (порой интуитивно) обращаемся к родному языку, и наша задача уловить те смыслы, которые уже содержатся в языке. Мы понимаем нечто лишь в той мере, в какой это уже было понято языком. И философское мышление только и может существовать в пространстве понятого родным языком. Только с этой погруженностью в родной язык философия обретает свои интуиции, и они овладевают философом до всякого мышления и познания.
Если устроение русского языка подобно строю западноевропейских языков, то говорить о самостоятельности русской философии было бы затруднительно: в этом случае русская философия оказывалась бы регионом западноевропейской мысли, функционирующим по законам, свойственным этой мысли. Но если устроение русского языка существенным образом отличается от строя западноевропейских языков, то резонно предположить и существование самобытной русской философской традиции. Если именно языковое богатство определяет и конкретизирует мышление и познание, то вопрос о самобытной русской философии стоит решать, обратившись непосредственно к русскому языку, к его истории, структуре, принципам его функционирования. Такое обращение невозможно в отрыве от исторического развития России и описания становления русского видения мира, которое гармоничным образом поддерживалось русским языком и создало тот тип мышления, который стал основой русской философской традиции.
Глава 1
Особенности становления русского миросозерцания
Русскую философскую традицию часто воспринимают как составную часть европейской мысли. И это становится проблемой, поскольку русская мысль, воспринимаемая по аналогии с европейской, утрачивает свою уникальность, так как она вынуждена соответствовать внешним для нее стандартам, ибо европейские стандарты представляются как универсальные. И в этой ситуации возникает сразу несколько вопросов. Во-первых, насколько оправдано отождествление русской и европейской философии? Во-вторых, насколько обоснованы претензии европейской философии на выработку универсальных критериев философствования? И в-третьих, возможна ли иная, неевропейская философия? В этой главе мы попытаемся предложить ответы на эти вопросы.
