– А ты завидуешь Пушкину?
– Чему завидовать? – удивилась Лариса. – Тому, что какой-то австрийский гомик всадил ему пулю в живот?
Она ответила, ни секунды не раздумывая, и мне ничего не оставалось, как вздохнуть:
– Гомик был французом…
…Своими мыслями о классиках я как-то поделился с друзьями, не прямо, конечно, а наведя на свои мысли легкий макияж.
И с тех пор зарекся это делать, потому что ничего разумного из этой затеи не вышло.
Художник Андрей Каверин – он молодой, и пока любая новая тема это его тема – ответил мне: «Классика не в том, чтобы объяснить мир каждому человеку в отдельности.
И классики не для того, чтобы сказать что-то самое главное – самого главного они сказать не могут, потому что мир классики – это обобщение.
Для классиков – мир – это низведение главного до уровня школьной программы.
Не так, чтобы кто-то понял мир в меру своего развития, а так, чтобы поняли все и поровну.
По большому счету классика – это разновидность ширпотреба.
Именно поэтому по рецептам классиков мир и не может быть построен».
Художник Григорий Керчин сказал что-то о том, что классики создают в мире систему координат, и даже их ошибки представляют интерес потому, что их ошибки – классические.
А потом пожал плечами.
И только поэт Иван Головатов дал по-настоящему, глубокую оценку моим словам:
– Старик, ты все слишком серьезно воспринимаешь.
Тебе нужно взять отпуск и банально выспаться.
Потом все так и получилось.
Отпуск я взял.
Правда, не сразу.
А тогда это показалось мне ерундой. Хотя и заставило меня еще раз задуматься о том, почему же я не смогу стать классиком.
Я задумался и понял – мне не стоит приписывать себе человечество…
…Подумав обо всем этом и повспоминав многое из того, что вполне можно было и не вспоминать, я подивился одному – тому, какие глупости лезут в голову человеку, которому не идут в голову умные мысли.
Впрочем, единственной сколько-нибудь значительной причиной того, что человеку в голову приходят глупости, является то, что голова у него все-таки есть…
…Если бы мне знать о том, какие события произойдут в моей жизни и не произойдут в жизни моей страны ближайшие несколько дней, я наверняка пришел бы к выводу о том, что застой в моей собственной ситуации подзатянулся, и времени пришло время закусить удила.
Что оно и сделало.
И совершенно вовремя…
– …Ладно, – вздохнула Лариса, возвращая меня своим звонком в реальность. – Может быть, «классик» скажет нам что-нибудь новое.
– Вряд ли, – зевнул я.
Почему-то при упоминании о некоторых людях зевота появляется у меня сама собой. Независимо от того, хочется мне спать или нет. Возможно, это происходит оттого, что вера в просветление если и существует во мне, то только в зачаточном, полудремотном состоянии.
Вернее, в гипотетическом.
И я не знаю, кто в этом виноват: я сам или человечество.
При этом мне совсем не нужно, чтобы все люди научились нести ответственность за свои слова и поступки.
Хотя было бы совсем не плохо, если бы делать это научился я сам.
– Ну почему? Вдруг все-таки что-нибудь новое он скажет? – Лариса, кажется, была расстроена тем, что наши усилия могут пропасть всуе. И мои слова должны были ее успокоить:
– Он не скажет ничего нового потому, что с тех пор как люди узнали, что плоская Земля не покоится на трех китах, а является шаром, летящим в пустоте, ничего по-настоящему нового сказано не было.
В этом вся проблема новизны.
