Тут Иван опешил и даже переспросил, подумав, что ослышался.
– Кирасиньку? В каком смысле?
– Ну, выпить. В каком-каком. Для бодрости, – нетерпеливо отвечала она.
– Не знал, что бодрит.
– Бодрит. Ещё как бодрит.
Рассказывала о путешествиях, о том, как на корабле в карантине стояли и их около месяца никого не выпускали. Рассказывала о том, как её начальник на деньги обсчитывал, как однажды к ней в купе подсел…
"Так стоп, это уже, кажется, было."
– Я к Петровичу так и подошла и так прямо сказала. Будешь обманывать – я тебя прям тут по голове и трахну.
Всё это она говорила в каком-то как будто полудремотном, полу причитающем состоянии, смотря в окно и не обращаясь напрямую к собеседнику. Делала вдруг паузу, потом внезапно снова продолжала. И как-то внезапно в какой-то момент одно вытекало в другое, и выяснилось, что говорит она о том, о чём недавно только рассказывала. В одной из таких пауз Иван, немного уставший быть благородным слушателем, взобрался на верхнюю полку, чтобы почитать книжку. Он уже достал книгу, открыл место, где остановился, и начал читать как вдруг…
– А я очень хорошо готовлю. Всем нравятся мои пирожки. Они сочные такие, и начинки в них много. – Возобновился голос снизу. Иван отложил книжку и перевернулся на бок, чтобы поддерживать зрительный контакт с собеседницей. Ему казалось неприличным, если тебе что-то рассказывают, не внимать, хотя бы просто своим видом.
– Но в Ростов когда приезжаю, то сразу накупаю фруктов на рынке и только ими и питаюсь. Когда на пароме работаешь, там толком не поешь. А в плавании бываешь по два, по три месяца. А однажды, в карантин, когда нас посадили, так мы ещё целый месяц стояли, и нас никто не выпускал.
Опять тишина. Только успокаивающий шум поезда, не требующий дополнительных знаков внимания. Иван снова открыл книгу и начал читать абзац.
– По башке трахну. А он смотрит на меня овечьими глазками, будто не при делах.
Иван спустился с верхней полки и, выждав, когда женщина опять ненадолго смолкнет, вышел с наушниками в коридор.
В коридоре всё также бегала девочка, но к ней присоединился ещё и мальчик лет пяти, и они неугомонно и радостно носились из одного конца вагона в другой. Было уже около трёх часов дня. Он надел наушники и включил радиопередачу Михаила Казиника. Это был искусствовед, музыковед и в широком смысле просветитель во всём, что касалось культуры. В молодости Ваня часто слушал его. Он помогал ему настраиваться на высокодуховный тон, и Ване нравилось быть настроенным на такую волну. Нравилось быть на волне принятия энергии космоса, как говорил Казиник.
Потом настал более взрослый период его жизни, и он перестал его слушать. Быт, работа, земной досуг взрослого человека настраивали на совсем другие волны. Но сейчас, так как он вступил на территорию, где не было земного быта (а именно так хотелось рассматривать Ивану поезд), он решил снова послушать своего любимого в молодости оратора. Казиник говорил о Пятой симфонии Бетховена и иногда включал слушателям некоторые отрывки из неё.
Вот так, под звуки симфонического оркестра, под постоянное развитие и борьбу, происходящую в музыке, Иван стоял у окна и наблюдал за пролетающими мимо него полями, речками, лиственными лесами. В музыке происходило ясное, стройное развитие.
В его голове стройного развития не было. Он хотел что-то обрести, что-то поменять в себе, но вместо этого пока самым запоминающимся из начала этого путешествия было то, что существуют люди, которые пьют керосин для бодрости. Да, но при всём при этом соседка его была права. Слишком много философии в нынешнем поколении. Он судил об этом на своём примере. Слишком много не конкретной, не активной философии. Не такой философии, как была у древнегреческих философов, которые развивали мысль, куда-то её вели. А туманной философии, философии образов, философии «вайба».
