– Ого! Бо-ольно! – он смотрит на палец и тут же любопытствует: – Если больно, будет болячка?
– Будет волдырь, – я натужно припоминаю, чем мажут ожоги. Вроде сначала надо в холод, потом маслицем… Или наоборот?
Суем руку под холодную воду, Олежа героически шипит. Потом смазываем бальзамом.
– Вот теперь порядок.
– А волдырь будет? – беспокоится Олежа.
– Обязательно, – успокаиваю я. – Здоровенный!
– Это хорошо?
– Как тебе сказать… Неудобно. Трудно ковырять в носу. Палец-то указательный.
– У-у… – Олеже становится себя жалко. – Как же быть?
– Терпеть.
– Я не умру?
– Ерунда, – утешаю я его. – От этого не умирают. А если научишься пользоваться носовым платком, будет совсем здорово.
– Фу-у!..
– А как ты хотел! Жизнь – не пломбир. Иногда приходится и терпеть – платками пользоваться, на работу ходить.
– Я ходил! Когда был маленьким…
– Когда ты был маленьким, – перебиваю я, – вот таким, – мои пальцы изображают средних размеров картофелину, – мы еще только-только тебя купили…
– В хозтоварах?
– Нет, в гастрономе, в овощном отделе. Ты сидел на полке между свеклой и луковицей. Тебя, видно, тоже посчитали каким-нибудь сельхозпродуктом, а мы взяли и купили.
– Хотели съесть?
– Ну да, мы же думали: ты – овощ, а принесли домой, развернули…
– И дыщ! – оказался ребеночек!
– Ну, да. Такой, понимаешь, фрукт.
Олежа довольно смеется.
– Вы, наверное, удивились?
– Конечно! Даже обрадовались. Вместо какого-то там ананаса – настоящий человечек! Ножками сучит, струйки пускает…
– А ананас – это овощ?
– Ммм… Не совсем. Но рвут с кустов и едят.
– Я еще не ел!
– Не отвлекайся. Я о другом рассказываю… Так вот, когда ты был маленьким, тебя посадили однажды у газовой плиты и зажгли огонь. Тебе так понравились язычки пламени, что ты взял и сунул туда руку. Как этот… Сцевола, что ли. То ли Гай, то ли Квинт… В общем, был такой древний римлянин…
– Я знаю римляни-ни… ни-ни-нов, – с трудом проговаривает Олежа. – Они из мультика.
– Ага. В общем, ты сунул руку, а я стрелой к тебе с того конца кухни. Хоп! И руку твою из огня. Но ты секунды две успел подержать. И главное – ни звука не проронил.
– Как рим-ля… нин…
– Точно. Гай Муций или Квинт… Только уже потом заплакал. До сих пор не знаю – то ли от боли, то ли это я тебя напугал.
– Наверное, ты напугал, – Олежа задумчиво рассматривает покрасневший палец. – Ты же знаешь, я боли не боюсь.
– Это странно, потому что я боюсь.
– А я нет.
– А я да.
– В этом и разница между мужчинами и женщинами! – нравоучительно объясняет Олежа. Интонации явно мои, но как и что именно он спопугайничал, не могу сходу сообразить.
– Причем тут разница? – пытаюсь я уточнить.
– Но ты же говорил, что маме покупаем маленький клей, нам – большой.
– Ну и что?
– Мама – женщина! – втолковывает Олежа. – Значит, приклеит пальчик к стулу, например, и заплачет. – Олежа громко хнычет, чтобы мне было понятнее. – А если мужчины себя приклеют…
– Приклеят.
– Приклея-ят… Если мужчины себя приклеят, то будут сидеть молча. Мы с тобой, то есть.
– Ты хочешь сказать: будем сидеть и молчать приклеенными?
– Ну да. А она – сидеть и плакать. Поэтому ей клей и маленький.
– Справедливо, – я разматываю провод, и мысленно сравниваю его со словесной вязью Олежкиных изречений. Все путано и безграмотно, но отчего-то понятно. Хотя, возможно, понятно только мне. Любой другой послушает и тихонечко сойдет с ума…
Несмотря на активную помощь Олежи, я все-таки выстраиваю простенькую цепь: батарея, кнопка, лампочка. Схема несложная, но я волнуюсь. Все равно как перед испытанием нового самолета.
