– Внимание, включаем!
– Первый попроб! – вопит Олежа.
«Попроб» проходит блестяще. Кнопка отчетливо щелкает, лампочка загорается.
Олежа восторженно орет и энергично жмет кнопку, проверяя электрификацию будущего дома.
– Теперь я буду писать книги! – кричит он.
– Здорово, – я ничуть не удивляюсь его логике. – Свет и книги – это где-то и впрямь рядом.
– Вы с мамой заснете, а я дыщ в дом, свет включу – и сразу писать.
– Да уж, со светом писать сподручнее. И писать, и писать. Главное – ударение не перепутай.
– Что?
– Да так – пошутил неудачно. Продолжай.
– Ну… И буду потом ходить такой…
– Крутой?
– Ага, с ручкой и книгой. И все будут знать, что я писатель.
– Это тебе раньше надо было родиться. Лет этак на сто.
– На сто? – Олежа замирает. Число «сто» для него уже не чужое.
– Ага. Теперь писателей никто не знает. А сто лет назад их уважали, на руках носили.
– Это тяжело – когда на руках?
– Кому как. Тем, кого носят, обычно не тяжело. Лишь бы не уронили.
– А бывает, что роняют?
– Еще как! И роняют, и пинают, и денег не платят. Раньше вот Горький на свои гонорары целую партию кормил.
– Партия – это семья?
– Ну… Практически да, только ртов побольше. И все равно гонораров хватало. А тот же Куприн после публикации трех рассказов сумел оплатить все долги.
– У нас тоже долги есть?
– Наверное, будут. После сегодняшней покупки…
В прихожей пчелой гудит домофон. Я спешу к трубке, Олежа семенит следом.
– Картон привезли! – почему-то шепотом говорит он. – Для домика!
Я выслушиваю сообщение и открываю дверь. Олежа прав: привезли долгожданный картон.
***
Холодильник выгружен, пенопласт выброшен. Подобно двум воинам-исполинам мы стоим перед пустой картонной коробкой.
– Ну что, начинаем строить?
Я качаю головой.
– Начинаем чертить. Черными чернилами чертеж и все такое…
– Почему чернилами?
– Потому что без чертежа ни одно важное дело в жизни не делается.
– Да-а?
– Парварда… Держи, – я протягиваю сыну листок. – Здесь чертишь ты, здесь – я. Потом сравним, проанализируем и вперед.
Времени на черчение у нас уходит немного – минуты две или три, но и за этот крошечный интервал Олежа успевает устать.
– Пап, ну скоро ты там? Я уже закрасить успел.
– Сейчас, еще секунду…
Наконец, чертежи готовы. У меня это одноэтажный, смахивающий на кирпич барак – с флагом и электрической проводкой, у Олежи – многоярусный дворец с фонтаном и башнями, с садом из персиковых деревьев, с двумя пушками и крокодилом Геной у крыльца. Мой чертеж не подписан, а у Олежи под дворцом замысловатая строчка из пузатых букв: «КАНСРУКЦЯ».
Мы говорим «цэ», Олежа – «ци», и буковка «а» вместо «о» тоже вполне объяснима, так что правописанием сына я в целом доволен. А вот он, глядя на мою схему, проявляет недоумение.
– Что-то не похоже на мое.
– Это нормально. Плюрализм мнений, тендер. Зато теперь мы точно знаем, чего хотим.
– А чего мы хотим?
– Строить конструкцию.
– Я так и написал! Вот тут.
– Я видел.
– Теперь можно строить?
– Ага.
– Точно по чертежам?
– Конечно!
Чертежи мы крепим скотчем на стене и, засучив рукава, принимаемся за коробку. Картон хрустит и сминается, я кромсаю его перочинным ножом, как заправский хирург пациента. Вырезаю пол и выкраиваю стену. Нитками пришиваю боковины. Олежа фиксирует мою работу полосками приклеиваемой бумаги. Выходит что-то грузное и больное – покрытое швами и белыми, напоминающими пластырь наклейками. Но прочность сооружение мало-помалу приобретает. С появлением одной стенки конструкция еще неустойчиво покачивается, но вторая стена и внутренняя угловая полка придает дому недостающую стойкость. Олежа тут же забирается на крышу и танцует некое подобие ламбады. Я с ужасом смотрю на прогибающийся картон, но конструкция выдерживает.
