Погоня за судьбой - страница 47

– Что за детские стишки? Ну-ка, дай-ка мне! – Отто выдернул книгу у меня из протезов. – Нас учили в школе русскому, второму языку Конфедерации, но читаю я по-русски не очень…

– А говоришь отлично, совсем без акцента, – заметила я. – Совсем за русского сошёл бы.

– Были хорошие учителя… Вот, отличный стих. – Отто покряхтел и принялся размеренно, очень чётко выговаривая слова, декламировать: – Последние лучи заката лежат на поле сжатой ржи. Дремотой розовой объята трава некошеной межи. Ни ветерка, ни крика птицы! Над рощей – красный диск луны, и замирает песня жницы среди вечерней тишины…

Я машинально подняла голову – яркие огни звёзд всё также подмигивали мне, но было уже темно, и нечему было развеять тьму, кроме нашей свечки – у Каптейна не было луны. Из шести планет Сектора естественными спутниками обладали только три – притом, Циконии с еë двумя лунами повезло больше остальных, – и я вдруг поразилась тому, как причудливо распоряжается судьба – написанные на Земле много веков назад стихи пронеслись через время и пространство, чтобы оказаться тут, в световых годах от своей родины. И теперь из разодранной книги их втихомолку читают друг другу пара ребятишек.

Каково это – исчезнуть, но оставить вечный, очень чёткий след в истории? Поэт умер, но слово его живёт спустя века, и будет жить дальше, передаваться из уст в уста, из поколения в поколение, явно или тайком…

Свеча горела, а я, взяв книгу, читала, и Отто слушал. Потом читал Отто, а я слушала, тихо-тихо дыша. Я боялась спугнуть это мгновение, ведь стоит только неловко пошевелиться – и оно уйдёт безвозвратно, растворится во времени, потеряется в его бурном потоке. И оно ушло, растворилось – свеча в последний раз вспыхнула и потухла, оставив во тьме скрюченный огрызок фитиля, торчащий из лужицы воска.

Потом мы сидели в темноте, смотрели в небо, полное незнакомых звёзд, и вслух мечтали о будущем – том самом, что непременно ждёт нас за этими стенами. Каким оно будет и что принесёт? Если бы только можно было краешком глаза заглянуть вперёд и узнать свою судьбу…

Я не ведала, сколько прошло времени, но вокруг было тихо – лишь пара сверчков о чём-то спорили в зарослях вереса возле забора. Мы с Отто дождались, пока стемнеет окончательно, а потом бесшумно, украдкой, вернулись к корпусам и разошлись в разные стороны. У меня на душе было светло и спокойно…

… Впереди и вверху показался серебристый бок «Виатора». Его силуэт напоминал пчелу, поджавшую под себя лапки. Два выпученных «глаза» обтекателей венчали «голову» кабины, позади которой пристроился жилой отсек на четыре каюты. Корма представляла из себя большой грузовой модуль с ангаром внутри, атмосферные крылья были убраны в корпус, а титановые гермошторы окон – подняты. Уже отсюда можно было разглядеть тусклый желтоватый свет, проникавший в безвоздушное пространство через толстые прямоугольные ферропластовые окна, забранные изнутри совершенно дико смотревшимися плотными бирюзовыми шторами.

В борту «Виатора» приоткрылись пара небольших пазов, и маневровые сопла дали короткий импульс для корректировки орбиты. Наш глайдер обогнул корабль и оказался прямо напротив шлюза в его корме, а из динамика раздался нетерпеливый голос дяди Вани:

– Ну, наконец-то вы добрались! Осторожно, двери открываются…

Радио пискнуло и замолчало, а в блестящем корпусе «Виатора» проступила щель. Брызнул наружу яркий свет, медленно пополз вбок цилиндрический переходник, открывая перед нами почти белоснежные стены атмосферного шлюза. «Шинзенги» вплыла внутрь и мягко приземлилась на брюхо, а переходный отсек с гулом двинулся в обратном направлении. Щелчок… И ещё полторы минуты свиста нагнетателей, заполняющих камеру кислородом.