– Малыш, открой... Ты заболеешь...
Конечно же она не открыла, но он все равно вошел, потому что для Гая Ботана давно уже не существовало запертых дверей.
Сигни стояла на коленях у кровати, уткнувшись лицом в яркое покрывало.
– Детка... – опустился рядом и почти невесомо провел рукой по спине. – Я не знаю, что сказать...
– Не говори ничего, просто...
Она порывисто обняла его и прижалась мокрым лицом к горячей шее.
– У меня больше никого нет!
Нет. Не говорить ей. Просто не говорить. Черная совесть не станет еще чернее, если он не скажет своей юной жене о том, почему умерли ее родители. Ни ей, ни кому бы то ни было другому.
– У тебя есть я.
– Угу, – прижалась тонким станом и на выдохе всхлипнула:
– Га-ай! Мне так плохо...
– Я знаю, малыш...
– Гай, не бросай меня, ладно? Я так тебя люблю...
Предательское сердце дернулось навстречу нежным словам. А может, все-таки сказать? Но замолчало испуганно: нет, ни в коем случае. Не поймет. Не простит. Замкнется в себе или, что еще хуже, бросит. Молчание – золото.
Гай на секунду задумался об оставшихся в живых друзьях, однако немедленно успокоил себя разумной мыслью: ведь он же догадался, а он, когда-то полуграмотный пират без образования был самым глупым из тринадцати. Уж если у него этот ребус сложился, значит, и остальные дойдут до всего своим умом.
Однако утром следующего дня он все-таки отправил вестника Ангелу. Как бы там ни было, но смерть этого человека не переживет даже его совесть.
***
Зачарованный лес был в розовых тонах. Розовые ленточки на деревьях и крышах домов, розовые воздушные шарики, розовые сердечки, розочки, голубки, медвежата и цветочки. И в качестве контраста – зеленый от раздражения Павлик, над головой которого последние два часа играли в догонялки два миленьких розовых мотылька.
Началось все еще в Подлеске. И я бы, наверное, даже не обратила внимания на неожиданно розовую птичку, вспорхнувшую из-под колес нашей телеги, если бы Эро не проследил за ней испуганным взглядом и не простонал так, словно эта птичка ему на любимый парадный китель нагадила:
– Какое сегодня число?
– Четырнадцатое, – без охоты ответила я.
И тут Павлик нарушил установившийся полтора дня назад нейтралитет и задал неудобный вопрос.
– Сонька, ты когда-нибудь целовалась прилюдно?
Я посмотрела на него мрачно и он поспешил уточнить:
– Я помню про договор. И готов ответить на любой твой вопрос.
Договор был заключен позапрошлым вечером. Как выяснилось, тайн у сыщика было не меньше, чем у меня, а желания говорить о них было столько же. И я пообещала Павлику, что отвечу на любой его вопрос, если он ответит на мой.
– Так целовалась или нет? – он начинал злиться, а я размышляла, будет ли честно ответить односложно:
– Нет.
Или правильнее все-таки:
– Я вообще никогда ни с кем не целовалась. Ни прилюдно, ни как бы то ни было еще.
Подумала еще секундочку и выбрала первый вариант.
Павлик проворчал что-то невразумительное себе под нос, а Афиноген как-то подозрительно хрюкнул за шторкой.
– А в чем дело?
Эро задумчиво покрутил носом и неожиданно выдал:
– Сонь, тут такое дело… – прокашлялся, придал голосу энтузиазма и бодро закончил:
– Сегодня вечером тебе, кажется, придется со мной целоваться.
Я нахмурилась, а он бросил на меня виноватый взгляд:
– Просто четырнадцатое число же… День поцелуев и…
– Про День поцелуев ты только что придумал!
День поцелуев? Вы шутите! Что за ерунда, а главное – зачем? Ни за что не поверю, что взрослые люди… Ладно, сделаем поправку, свободные взрослые женщины по собственной инициативе станут участвовать в такой ерунде.
