Второй двор бы вымощен черным камнем и архитектурный стиль, здесь, был выдержан аскетически. Но вся эта непритязательность напрочь улетучивалась, на фоне затемненных, зеркальных стекол в окнах.
– Откуда? Каким образом? Как? В Вене, о таком, даже не слыхивали! – Путался в мыслях посланник, вылезая из кареты.
Толпящаяся в дальних углах челядь бургграфа, приветствовала его появление сдержанным гулом. Выстроенная для торжественной церемонии лейб-гвардия притопнула. Барабанщики отбили дробь. Вслед за этим грянули фанфары. Невидимый до этого оркестр, исполняя торжественную мелодию, вышел из-за рядов лейб-гвардий и дул в золотые трубы, вышагивая на месте.
Чтобы не шататься, Абеле ухватился за дверцу кареты и простоял так, пока увертюра не кончилась. Отходя от звуков музыки, он не сразу заметил направляющегося в его сторону сановника. А, когда заметил, отпустил опору и сделал три шага вперед.
Встречающий посланника обер-церемонимейстер двора Ирвин Макинтош приветствовал посланника, в сокращенном варианте, принятого при венском дворе, церемониала. Можно сказать, что речь его была предельно лаконичной. В начале, Макинтош сказал, что ввиду того, что чрезвычайный посланник еще не обзавелся жильем в городе, бургграф предлагает воспользоваться его гостеприимством. После этого, посланнику было предложено проследовать в покои бургграфа, для неофициальной беседы. Дипломат охотно согласился. Вначале его завели в роскошный вестибюль. Чтобы попасть в приемные покои Конрада фон Шаффурта, ему пришлось подняться по превосходной мраморной лестнице на второй этаж, а затем проследовать по приемным покоям в парадный зал замка. По пути имперский секретарь смог созерцать развешанные по стенам полотна итальянских, нидерландских и испанских мастеров, охотничьи трофеи бургграфа, восхитительные зеркала и всевозможные редкости, выставленные на обозрение.
Парадный зал бургграфа поражал своим аскетизмом. Хотя, присмотревшись, Абеле отметил, что помещение отделано дорогими породами дерева и янтарем так, что всякая барочная позолота, по сравнению со стоимостью этих стенных панелей – просто пшик.
Бургграф встретил имперского сановника сидя, окруженный своими придворными, видимо мелкопоместными дворянами. Когда Макинтош представил прибывшего, бургграф поднялся и бесцеремонно двинулся тому навстречу. Абеле растерялся, до дрожи к коленях. При венском дворе, где каждый шаг, поклон и взмах рукой строго регламентировался, подобная вольность могла быть истолкована, как ярый либерализм и революционное выступление, с целью свержения монархии.
– Очень рад, что в Вене, наконец, вспомнили о нас. Прозябающих в глуши провинциалах. – Сказал бургграф радостно.
Только было непонятно, всерьез это было сказано или – как. Придворные при этих словах бургграфа сделали странные лица, при этом каждый кривился на свой манер.
Абеле, в свою очередь совершил тройной реверанс, со сложными прогибами и выступил с ответной речью. Заявив о том, что он является чрезвычайным посланником императора, имперский секретарь произнес полный титул Леопольда Габсбурга. В ответ на это, по этикету присутствующие должны были отвесить ответный тройной реверанс. Но ничего подобного не произошло. Все как стояли, так и остались стоять. Не один мускул не дрогнул на лице бургграфа. Все это граничило с прямым оскорблением величия императора и Абеле растерялся.
