Дойдя до шторки, отделяющей эконом-класс от бизнеса, галлюцинация отодвинула ее в сторону и как ни в чем не бывало прошествовала дальше, мимо застывшей стюардессы со стеклянным взглядом. Я помотала головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Ладно, мало ли чего там кажется, но когда в поле моего безумия попадают другие люди, это…
– Эй, ты идешь? – эльф обернулся и призывно махнул рукой.
Я осторожно протиснулась мимо стюардессы, ожидая каждую секунду, что сейчас раздастся окрик: «Пассажирам эконома сюда нельзя!» – и иллюзия развеется. Но все, что мне досталось, это искусственная пластиковая улыбка. Как будто все было в порядке.
Тем временем фиолетовоглазый уселся на кресло в свободном ряду и похлопал по сиденью рядом с собой:
– Устраивайся поудобнее. Что будешь пить? Можно попросить белое вино, или красное, или снэки…
Выглядел он при этом как граф или герцог, приветствующий гостей на балу в собственном имении и перечисляющий закуски вроде зефира из птичьего молока и язычков соловьев.
– Рисуешься? – ядовито поинтересовалась я, все же усаживаясь рядом.
Вместо того чтобы обидеться, эльф рассмеялся:
– Рисуюсь изо всех сил.
– А зачем?
– Мне это нравится, – пожал он плечами. – Что может быть приятнее, чем щегольнуть самомнением? Мое, кстати, так велико, что не поместилось в самолет. Так что это так, робкие отголоски.
Он помахал рукой, призывая стюардессу:
– Нам красное вино и вишневый сок, пожалуйста.
– А почему они не удивляются? – Я проводила взглядом стюардессу и потерла переносицу. Голова все еще не болела, и внутри ее была чистая, звенящая, яркая пустота. Предметы вокруг виделись необычайно четко, как будто кто-то выкрутил мне зрение на сто сорок шесть процентов. Спрашивать, откуда галлюцинация знает, что вишневый – это мой любимый сок, я не стала. В конце концов, это же мое собственное видение. Значит, должно быть знакомо с моими предпочтениями.
– Потому что думают, будто мы сидели тут с самого начала полета, – эльф зевнул. – Ничего сложного, если знать, как правильно манипулировать вниманием.
– Ладно. – Я взяла принесенный стюардессой стакан, прищурила один глаз и посмотрела на эльфа сквозь сок. В алом свете он выглядел, на удивление, более реальным. Наверно, потому что эпично-зловещий цвет соответствовал его нездешнему облику. – О каком деле ты хотел поговорить?
– О том, не хочешь ли ты отдать свое разбитое сердце, – спокойным, очень будничным тоном сказал он. – В тебе сейчас так много печали, и злости, и сожалений о потерянном времени, и… – он прищурился, вглядываясь в мое лицо. – И желания отомстить. И тебе от этого коктейля больно и плохо.
– Еще залетных психологов мне тут не хватало, – зло сказала я, отставила стакан и попыталась подняться и уйти. Но он схватил меня за запястье и удержал.
– Это не психология. Я их тоже, кстати, не люблю.
– Тоже? Откуда тебе знать, кого я люблю, а кого нет?
– Я мог бы воспользоваться твоей логикой и сказать, что все это тебе кажется. А раз я твой глюк, то должен все о тебе знать. Убаюкать твою подозрительность. Чтобы ты потом думала, будто это тебе во время полета сон приснился. Но…
– Что «но»?
– Есть в тебе что-то эдакое… – он щелкнул длинными пальцами, будто подбирая слово. – Ладно. Рисоваться так рисоваться. Сначала долетим спокойно, а потом приглашу тебя в филармонию. Тебе понравится, вот увидишь.
Вместо того чтобы закидывать эльфа вопросами «что за филармония?» и «почему она мне должна понравиться?», а также «может, хотя бы намекнешь про это самое эдакое?», я молча цедила сок и смотрела в спинку впереди стоящего кресла. Самомнение, говорите? У меня тоже есть самомнение. Которое подсказывало, что нечего изображать из себя восторженную избранную, если не до конца уверена, что предложенная тебе таблетка освобождает из матрицы, а не просто отправляет в наркотический трип.
