Джек перебил меня возбужденным от нетерпения голосом, он даже улыбнулся.
– Вы когда-нибудь видели, как делают медали?
– Медали?
– Да, тонкой работы. Медальоны.
– Нет.
– Так вот, для действительно тонкой работы на твердом металле, – оживленно принялся пояснить Джек, – делают два отпечатка.
Я не понимал, что он говорит и зачем.
– Сначала берут штамп и делают отпечаток номер один, перенося на гладкий металл грубые основные черты. А потом используется штамп номер два, и именно он придает детали те тонкие линии и чудесную отделку, которые вы видите на настоящих медальонах. Приходится так делать потому, что второй штамп, тот, который с деталями, не может оставить отпечаток на гладкой поверхности. Сначала нужно придать грубые черты штампом номер один.
Он остановился, переводя взгляд с меня на Бекки, чтобы удостовериться, что мы слушаем.
– Итак? – спросил я с легким нетерпением.
– На медальонах обычно изображают лица. И когда вы смотрите на них после штампа номер один, лицо еще не закончено. Все есть, все правильно, но детали, которые придают индивидуальность, отсутствуют. – Он пристально посмотрел на меня. – Майлз, вот на что похоже это лицо. Все есть: губы, нос, глаза, кожа и все необходимые кости. Но нету черт, нет подробностей, нет индивидуальности. Оно недоделано. Посмотрите на него! – Голос Джека зазвенел на высокой ноте. – Это как бы заготовка лица, которая ждет, чтобы на ней отштамповали окончательные, завершающие черты!
Он был прав. Я еще никогда в жизни не видел такого лица. Не то чтобы оно было вялым, этого никак нельзя было сказать. Но оно имело какой-то бесформенный, бесхарактерный вид. Это в общем-то не было лицо – еще не было. В нем не замечалось никакой жизни, никаких признаков жизненного опыта; я только так могу это объяснить.
– Кто он? – спросил я.
– Не знаю, – Джек подошел к двери и указал на лестницу, которая вела из подвала наверх. – Там, под лестницей, есть небольшой чуланчик, он отгорожен фанерой. Я там держу всякий мусор: старую одежду, поломанные электроприборы, пылесос, утюг, лампочки и всякое такое. А еще несколько старых книг. Там-то я его и нашел: мне нужна была какая-то справка, и я думал, что найду ее в этих книгах. Он там лежал на коробках с одеждой точно так, как вы видите сейчас. Ох, и испугался же я! Выскочил оттуда, как кот из собачьей будки, и крепко ударился головой, – он ощупал макушку. – Потом вернулся и вытащил его. Я думал, что он, может быть, еще жив. Майлз, за какое время мертвое тело окончательно коченеет?
– Часов за восемь-десять.
– Пощупайте его, – сказал Джек. Похоже было, что он забавляется, как человек, который много пообещал и теперь придерживается своего слова.
Я поднял неподвижную руку, придерживая ее за запястье, она была мягкой и гибкой. Даже не очень холодной на ощупь.
– Посмертное окоченение отсутствует, – заметил Джек. – Согласны?
– Согласен, – ответил я, – но ведь картина посмертного окоченения не всегда одинакова. Существуют определенные условия… – Я не знал, что еще сказать.
– Если хотите, – заявил Джек, – можете перевернуть его, но и на спине не найдете никаких ран. И на голове тоже. Никаких признаков того, что его убили.
Я засомневался, но по закону я не имел права прикасаться к мертвому телу, и только накрыл его тканью.
– Ладно, – сказал я. – Теперь куда – наверх?
– Ну да, – кивнул Джек; стоя в дверях, он держал руку на шнурке выключателя, пока мы не вышли.
