По крайней мере, отправив Зедди за досками, она освободила себе утро. Вытащила метлу из шкафа в коридоре, вытрясла придверный коврик, подмела дорожку, как обычно по утрам горедня, но сразу отвлеклась и принялась глазеть вверх-вниз по Главной улице, высматривая Горацио. Нимкилима нигде не было видно, так что она сдалась и пошла в дом.
В мастерской со стапелей свисали шпангоуты шлюпа, над которым она работала со вчерашнего дня. Лодка предназначалась мистеру Гауэру, танрийскому орнитологу, который отправился в путь по Соленому Морю после сердечного приступа. Уж лучше, чем бродяга, думалось Мёрси, но все равно печально. Она помнила, как около года назад он пришел в «Бердсолл и сын» договориться, чтобы его тело отправили домой, жене, если он встретит свой конец в Танрии. Средних лет мужчина с лысеющей макушкой и густыми рыжеватыми усами, он достал из жилетного кармана часы и открыл, чтобы показать Мёрси выцветшую фотографию жены.
– Красавица, – сказала тогда Мёрси. – Такая милая улыбка.
Он тоже улыбнулся, посмотрев на фотографию, и кончики восхитительных усов загнулись кверху.
– Перевезу ее сюда, как только обустроюсь.
Но судя по всему, за следующий год он так и не обустроился достаточно, чтобы позвать жену, а теперь «Бердсолл и сын» отправят вдове похоронку, а следом и тело. Мёрси надеялась, что эта женщина любит его так же сильно, как, видимо, он любил ее. Тут она снова задумалась, что печальнее: потерять истинную любовь или вообще никого не полюбить.
Распиливая кильсон, она все размышляла о жене этого человека – поймав ритм, водила пилой вперед-назад, радуясь ровному срезу и гордясь им. Она сделает для мистера Гауэра хорошую лодку, и ее мастерство, в свою очередь, утешит вдову. Вешая пилу на крючок, Мёрси услышала знакомое клацанье по входной двери – Горацио пришел.
– Я открою! – крикнула она, пробегая мимо кабинета и коря себя за неоправданную поспешность. Распахнула дверь, и в контору впорхнул Горацио, за которым драматически развевался лимонно-желтый шелковый шарф.
– Ой-ой, не выспались? – бдительно заметил он. – Глазки ужасно опухшие. Чайные пакетики, лапуля. Творят чудеса.
Мёрси принялась машинально вытряхивать древесную стружку из волос. Она в самом деле плохо спала в последнее время, но выяснить, что это заметно, было печально.
– Тут явно что-то про деньги, дорогая моя, так что его я положил сверху. – Горацио подмигнул ей и похлопал по конверту из дорогой бежевой бумаги, который вручил ей вместе с остальной почтой. Пышным почерком с завитушками было надписано имя ее отца, а на клапане красовалось: «Мендес, Голсич и Суэллентроп, адвокаты».
– Спасибо, – отсутствующе произнесла она, а в душе поселилось тяжелое чувство: она знает, что будет дальше. Письмо от юристов занимало все ее мысли, и она не сразу осознала, что Горацио все еще стоит в конторе, натянуто улыбаясь ей.
– Ой! Простите! – Она пролезла за стойку за чаевыми. – Где только сегодня моя голова!
– Хотелось бы верить, что на шее, но я могу и заблуждаться. – Он коснулся ее руки и провозгласил: – Чайные пакетики. Ручаюсь за них.
И он плавно выскользнул за дверь, направляясь к механику.
Мёрси постучала в кабинет и открыла дверь как раз вовремя, чтобы увидеть, как отец, удивленно всхрапнув, просыпается.
– Что стряслось? – спросил папа, заметив ее осунувшееся лицо, и она вместо ответа передала ему письмо. Он достал из конверта плотный элегантный лист и вчитался, а брови его опускались все ниже.
