Колобок клокочет в глотке,
метонимически освоив освобождение
полушария от своего Nemesis.
По-евразийски расстелил килим,
шатры залучезарились,
и эти бесконечные костры
расползлись по всему брегу
главной артерии. Колотун.
На безымянном вскочил типун
с языка сбежавшего. Одно бельмо
осталось. Где раньше таились
две двойняшки родинки белужские.
Метонимия ликовала в поиске
червонной руты лохматой.
Каждый алый лепесток смаковала
троекратно. Вдоль Десны
сверкало пламя цыганского табора
с горы Фавор. Фавориты же они.
Фавориты судьбы. Христа ради.
Святым Духом проникшие.
В угодьях Киево-Печерских монахов
созревали плоды. Набухали Пуховка,
Зазимье, Рожны. Где нет снов
есть знойная листва, смоковница.
Пока белуга замечталась на палубе
под бенгальскими огнями, тень
оборотня зависла над межами
вопросительным знаком на устах
заколдованной твари Божьей.
Как лучше ускользнуть навсегда
в межбрежном пространстве
разлитом как то самое, молоко
над которым нет смысла ронять
слезу. Поспела конопля, подсолнухи
в трауре нагнулись над надгробием
безъяблочной межи. Три Спаса впереди!
Ковыль с полынью, Каин и Авель,
воюют над степями, ошеломев.
Земля гудит родноплеменной
междоусобицей. А в сгустках крови
проступают ростки бабьего лета.
Поспевшая лахудра рута червона
своим дурманом оцепенела сон
замечтавшихся соломенных вдов.
И снятся белуге реки текущие артериально
и хладнокровно, замутилось воображение ея.
«Riviere des regards au songe, riviere qui rouille le fer
Ou let etoiles ont cette ombre qu’elles refusent a la mer».
(Rene Char)
А метафора все злилась как некая
Марфа на Марию восторженную
своими ручьями слез омывая плоть
до оскорбительного блеска.
Киев, 1–5 августа 1999 г.
