а пространство за рулем.
Сия возможность – некое бремя
лучезарное, в фосфоре рек
блестящих нитратами
в запутанных локонах утопленниц.
Имярек – ондатрами [смазано].
Пифия! Не наезжай так внезапно.
Я тебе не межа и не лира,
хотя объездила полмира
с Ильей, на колеснице огненной.
Сорок четыре года спустя, я вышла на палубу.
Вдали сверкала река Десна
и ухали глухари. Война
задушила глотку соловью
аж до следующего века. Увы!
Но зато жаворонки, дрозды, совы,
невзирая на предвкушение третьей
непроизносимой, освободительной
прилагательной, не существительной
скорби. Нерукотворной. Бог-о-род-ицы
скорбящей радости. Запой-
ем поют, заливаются, не сомневайтесь!
Признаюсь, ca va? cela va?
ca va bien? oui, ca va bien.
Совушки не поют а тоже
ухают, но зато, как серо-
глазая, пучеглазая Афина,
сова вращает головой по оси
на все 360 градусов. Ибо она —
вездесущая. Oy veh, c’est vrai.
На палубе искрится белый плавник
безумной белуги, путь жизненный
пройдя наполовину… Со шрамами
преждевременного кесарева сечения…
опомнилась я вдруг в лесу чужом… ножами
булатными, точечными, как массаж.
О Боже! Отчисти мя от всякой скверны.
Позор! Сие обнажение приемов
не в стать господину Проппу.
Замарали его, однако же
сказками кавказского этнографа.
Все вышло семиотическим боком.
Белуга-оборотень мечтает взлететь
над вербой, зверобоем, полынью
в полнолунное затмение,
выдержав некоторую паузу
над утраченной рифмой, вздохом.
Ох! Memento mori! Где же ты
море, священное слияние плазмы
со спермой, соленой как слеза?
Метафора, давно тебе пора
обременить свое жизнеописание
другим полушарием, ну
типа шляпой, кепкой вождя.
На те, метонимия, место
имение. С Вашего разрешения.
Короче. Грить или не [sic] грить.
Дуралей! Отлезь с глотки моей!
За шеломами еси. Бродит оборотень.
Вцепившись в стремя, стремглав
наверстает упущенное.
И снится ему белуга на палубе,
Такая вся спелая и сочная,
как гриб белый после дождя.
Опять дуришь, метафора! Что за дудки?
На дне сверкает лезвие Десны.
Ах ты, сокол мой, конь ретивый,
проскакал всю вблизь да около,
по лесам, по степям, по тайгам.
Одни поцелуи горче полыни.
А ты все медлишь! Не дождусь.
Сколько рек, морей меня ласкали,
до дурмана доводя аквой витой.
По-гусарски меня принимали
браконьеры усатые, прибрежные,
распоров мне брюхо лапами
липкими от этого бесконечного
клонирования невпопад.
Слизь воркует, извивается
закупоривается в жестяных
банках. На прилавках моему чадо
не место быть. Будьмо.
Один рыбак меня пожалел,
портной такой, взял да и завязал
леской швы вшивые, довязал.
Разомлел от сивухи, разомлел.
И бухнулась я обратно в речку
Ху-ху-ху-ху-дзон? Нет уж.
И со свойственным себе прибрежным
размахом, просверлила я путь
шелковый, а потом дорогу
из Варяг в Греки на берегу
Днепра, шахмат. Левый или правый?
Брег. У? До? Зависит от место-имения.
С наслаждением метонимия
звякнула плавником себе по
затылку. Опа! И поскакала.
Мне что-то не по-по-по-по
себе. Сказала азъ есмь другой.
Я. Но метафора отвернулась
в полном конфузе, ибо она как
та же А.А.Ах! не воспринимала
крик пересмешника. Не тот
припев, блин. Первый. Комом.
Слишком оскверненный прием.
За упокой души, земля им пухом.
