Поименное. Незабытые лица (сборник) - страница 8

Исаак Моисеевич, конечно, задолго до регистрации брака появился в их доме. И дом этот, если такое возможно, стал еще теплее. Как радостно было смотреть на эту пару! Филимон и Бавкида, Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, какие только сравнения не приходили в голову! И если последние жили, как писал Гоголь, «для гостей», то наша пара жила во многом для друзей. Ися, сам еще не нашедший достойной работы (его диссертацию не допускали к защите), выискивал всевозможные пути для моего трудоустройства. Благодаря ему меня взяли, наконец, корректором в издательство «Прогресс», и трудовая книжка, и прописка были временно обеспечены. Даже сумела защитить диплом. А чтобы были какие-то деньги, Ася находила мне «подработку» – я перепечатывала (машинка у меня была) в нескольких экземплярах то «Крысолова» Цветаевой, то «Реквием» Ахматовой, то «Майстера Экхардта», то Кришнамурти… Тексты потом переплетались, и Ася по пятерке продавала их знакомым. Судьба Вадика тоже была их головной болью. То устраивали его рецензентом в журнал «Семья и школа», то экскурсоводом в музей восточных культур, то секретарем к какому-то члену союза писателей… Самым большим успехом Вадима (и началом литературной карьеры) стала статья – вступление к «Тристану и Изольде» в обработке Бедье, он получил этот заказ через Пинского, с которым познакомился и подружился в Асином доме. Вадим был талантливейшим самоучкой, не получившим, однако, филологического образования, и первый вариант своей статьи он отнес на суд в Козловский. Ася очень много помогла ему своими замечаниями, и статья эта до сих пор переиздается. Он оказался достойным учеником.

А с Исей нас сближало и общее лагерное прошлое. Он ценил мою прозу, я – его замечательные рассказы, вошедшие в книжку «Мы шагаем под конвоем», на которую я даже написала рецензию в газету «Русская мысль». Они очень близки мне своим тоном «неосуждения», интересом к самым разным судьбам, наблюдательностью, юмором. Помню, он не раз говорил мне: «А знаете, что меня спасло в зоне? Любопытство!» Это было как раз то чувство, что и меня очень выручало. (Но, конечно, не шаламовские лагеря это были.) В последние годы мы, уединившись, смотрели с ним по телевиденью хорошие честные сериалы – «Штрафбат», «Зона», переживали многое заново, он возвращался к прошлому, вспоминал другие эпизоды своей жизненной эпопеи, увы, оставшиеся незаписанными.

При всей своей мягкости, обаянии, уступчивости, был Исаак Моисеевич и настоящим мужчиной. Помню, мы с Асей долго сетовали, почему Евгений Борисович Пастернак продолжает недостойно говорить о моей маме, О. В. Ивинской – почему? (Речь шла о фильме Рязанова, где он позволил себе сказать: «Возвращаясь от Ивинской, папочка каждый раз принимал ванну с мылом».) Ися наши вздохи оборвал: «Что вы тут философию разводите? Да как он смеет судить? Что он знает о лагере, о ВОСЬМИ годах лагеря для молодой женщины? Отсиделся со своим партийным билетом! Я, вас не спрашивая, просто пойду и дам ему по морде!»

Я вспоминаю – квартира в Козловском, на улице Строителей, Кратово летом… Но где бы они ни жили, это был прежде всего ДОМ, теплый и открытый. Это чувство дома у нас, рассеянных теперь по свету, осталось только в памяти. Уже не позвонишь в знакомую дверь, не увидишь на пороге приветливого хозяина, приготовившего для тебя теплые тапочки, не услышишь из кухни всегда веселый Асин голос: «Ну что ж ты, мартышка, так долго шла, картошка остыла!» В день Асиного рождения Исаак Моисеевич всегда читал посвященную ей оду: «Муж ее чист и ухожен, в доме – уют, загляденье. Каждый предмет расположен так, что не канет в забвенье». Так пусть же не «канет в забвенье» и этот дом.