Дома было тихо. Бабушка с утятами уже, видимо, спала.
Леся прошла на кухню и увидела, что из гостиной льется экранный свет. Она заглянула. Папа, запрокинув руку за голову, лежал на диване и смотрел «Жмурки» Балабанова.
– О, котенок! – сказал отец, увидев Лесю и убавив звук. – Ну, рассказывай, что там как.
– Я призналась парню в любви.
– Да ты что! А он?
– А он не любит.
Леся заплакала. Папа похлопал по дивану, подзывая ее. Леся с радостью устроилась у отца под боком.
– Такую девчонку прошляпил. Котенок, он гнедина.
Леся засмеялась сквозь слезы.
– Как ты хоть придумываешь эти словечки, пап…
– Чем больше говна в жизни, тем веселее ты должен становиться. А то сам завоняешь.
Леся засмеялась уже в голос.
Валерий Евгеньевич, видя, что Леся улыбается, заулыбался тоже и крепче прижал ее к себе.
– Ну что я, не прав, что ли?
– Ну па, от того, что он меня не любит, он не становится плохим человеком.
– Вы посмотрите на эту мать Терезу. А мне наплевать, плохой он или нет. Для таких у меня есть два слова. Идет в жопу.
– Это три.
– Правильно, потому что оригинальная фраза состоит из двух слов. Это я под тебя адаптировал, чтобы мат тебе ушки не резал.
Леся снова засмеялась и потерлась мокрым сопливым носом о папину футболку. Отец прибавил фильму звук, и они стали смотреть вместе. Чувствуя на своем плече вес теплой отцовской ладони, Леся заснула.
Ночью Лесе снилось, что все произошедшее накануне – сон. Что Ярослав на признание в любви обнял ее и поцеловал. Сквозь сон она ощущала ложь радости, которая ее охватывала, и старалась подольше не просыпаться, только бы не окунаться в настоящее.
Но глаза Лесе все-таки пришлось открыть.
Как-то глупенько моргая, перед ней, на папином животе, сидел утенок и вертел головкой на тоненькой шейке то влево, то вправо.
Леся провела ладонью по глазам.
Они уснули на диване, не досмотрев фильм. Теплая рука отца так и давила ей на плечо. Леся осторожно высвободилась, взяла утенка, который собирался драпануть, и пошла искать бабушку.
Бабушка уже проснулась и сидела на кухне, пила чай. Перед ней на столе лежал хлеб и стояло масло. Окно было распахнуто. С улицы доносились визг детей и шепот берез.
– Нашла твоего беглеца, – сказала Леся, показывая бабушке утенка.
– От какой шустрый! Ты посмотри на него! Чаю налить тебе, моя красавица? Что хочешь кушать на завтрак?
– Кофе выпью с тобой давай.
Леся посадила утенка к его братьям в ограждение. И вот в этот самый момент, когда другие утята запищали, увидев своего брата, Леся вспомнила вчерашний день, и тягучая, серая, плотная, как болото, тоска обволокла ее с головы до ног. Они с Ярославом больше никогда не увидятся. Больше никогда не будут вместе пить кофе, не будет больше вечерних созвонов по видеосвязи и болтовни о том, как прошел день. И он ее не любит. Нет, все-таки, наверно, симпатию испытывает, но недостаточную, чтобы выбрать ее, а не свободу.
Не. Лю. Бит. Это как огромный серый валун, который никак не сдвинуть, хоть сколько пыжься, тужься и пытайся.
Леся сказала бабушке, что скоро вернется, а затем быстрым шагом направилась в ванную. Заперла дверь, включила воду и разрыдалась. Но неслышно, чтобы не объясняться лишний раз с папой и бабушкой. Она знала все, что они скажут. Да и Леся сама понимала, что, значит, Ярослав просто не ее судьба, что она встретит кого-то лучше, что жизнь приберегла для нее кого-то особенного – это все было понятно. Но родным и близким был сейчас Ярослав. И он ее не любил. Поплакав минут пять, Леся умыла лицо, почистила зубы и вернулась к бабушке.
