Вскоре она увидела очертание береговой линии Белого моря. В иллюминатор било очень яркое солнце, он напоминало ей о путевках на юг, на море противоположного цвета, которые уже приобрел Дунин, и, чтобы забыть о них, она задвинула штору.
3
Дунин же в эти минуты насвистывал у себя в комнате и, пританцовывая, прохаживался возле кульмана. Он не отводил глаз от ватманского листа, так что иногда он смотрел на него слева, а иногда справа. То и дело на листе появлялись новые линии – прямые, кривые, а иногда ломаные. Он видел, что одни линии получаются лучше, другие похуже, но он понимал, что так всё и должно быть. Однажды он заложил карандаш за ухо, сбегал на кухню и налил себе в чистый стакан остывшего кофе. Тут же он вспомнил, что эту его манеру пить кофе из стакана Леля не одобряет. Так, же, как и привычку класть карандаш за ухо. «Мало ли что», – раздраженно подумал Дунин. Но это было моментальной мыслью, подобно вспышке блица, и в следующее мгновение, обрушив на лист ватмана новую серию линий, Дунин уже думал только о них.
«Странно, – думал он, – когда же они пересекутся? Для этой пары это не так уж существенно, но этим двум пора бы уже пересечься». И, смяв рукой подбородок, Дунин надолго забылся.
4
Когда машина стала огибать первую сопку, Леля очнулась от забытья и впервые подумала о том, что ей предстоит. Было морозно, воздух пах совсем по-зимнему, и она попросила шофера закрыть окно. С голых склонов сдувало сухой снег, дорога от этого легонько дымилась.
«Ничего, – думала Леля. – Не успею озябнуть. Много времени на одну пощечину не уйдет».
Город начался раньше, чем она ожидала. За три года, что она не была здесь, он выполз к подножию сопок. Дома не образовывали улиц, а стояли свободно раскиданными кварталами.
Леля сказала шофёру:
– Остановитесь у сберкассы.
– Могу, – сказал он.
– А потом поедем обратно, – добавила Леля.
И он повторил:
– Для вас могу всё, что хотите.
Леля вышла, обогнула сберкассу и оказалась в замкнутом широком пространстве, меж силикатных домов. Белое полотно двора было прихотливо исчерчено линиями тропинок. Почти все они пересекались между собой. (Тут на краю сознания некстати возник Дунин). Леля нашла ту, по которой ходила всегда, и пошла по ней. Она умерила шаг, потому что увидела сразу много знакомых подробностей, от которых отвыкла. Крыши в сосульках, окна с висящими продуктовыми сетками, старое объявление, начертанное масляной краской на трансформаторной будке, согласно которому молоко продавали здесь же, с двух до пяти. Несколько радиол, мешая друг другу, что-то играли и пели. По двору от одного подъезда к другому торопились две девушки в нарядных платьях, укутанные шарфами. Одна несла на ладонях блюдо с салатом, другая сжимала в каждой руке по бутылке.
Леля почувствовала вдруг жалость к себе, до того неуместной она здесь оказалась.
Но тут она вспомнила, что за сберкассой ее ждет машина, а еще дальше, на плоскогорье меж сопок, скоростной комфортабельный самолет. А совсем далеко, за морем, за стылыми озерами и кружевными лесами – добрый инженер-конструктор по фамилии Дунин.
И Леля замедлила шаг. Два окна привлекали ее и отталкивали, она одновременно испытывала потребность смотреть на них и не смотреть. Там тоже свешивалась сетка с продуктами и была открыта форточка, из которой, как ей показалось, выходит, подрагивая и мерцая, теплый воздух чужой жизни. Чтобы открыть ее, вспомнила Леля, нужно встать коленом на подоконник. Она ощутила в руке холод задвижки.
