Феоклистов? Никаких воспоминаний относительно этого господина у меня нет. Придется искать сведения в музейной картотеке, до которой оцифровка еще не добралась, перебирать горы картонных карточек в деревянных ящичках. И что же не должна узнать Сашенька, любимая жена Уварова?
На входе незнакомая рыжеволосая женщина в униформе экскурсовода терпеливо ждет, пока стайка восторженных туристов выпорхнет из музея. Она приветливо мне улыбается и уходит – на сегодня время посещений закончилось.
В этот раз старый дом встречает меня миролюбиво: не окутывает полумраком, не нашептывает зловеще шорохами, не скрипит рассерженно половицами. Солнечные зайчики весело отплясывают по стенам и полу. Многочисленная родня писателя дружелюбно рассматривает меня из золоченых рам. По картотеке находится несколько писем, полученных Уваровым во время проживания за границей. Уцелевший адрес отправителя на конверте сообщает, что Феоклистовы – соседи сочинителя по западной границе. На дату дневниковой записи самому Феоклистову пятьдесят шесть, а его жене Настасье всего восемнадцать. Он – заядлый охотник с приличной псарней – не особенно жаловал высокие искусства и души не чаял в молодой супруге. В тот год Уваров часто гостил у них в поместье один, без своей Александры, – шары погонять да картишки раскинуть. Вроде бы и все, для составления комментария данных достаточно. Но… «Угомонись, иди лучше в парке погуляй», – наставляет голос мамы. Но что общего у старого графа – любителя хорошо поесть, выпить и поохотиться – с другим графом – философом, театралом и писателем? Какая постыдная страсть терзала Уварова? Карты, охота, вожделение? Нет, только не похоть. Уваров почти праведник, примерный семьянин и совестливый гражданин – это любой школьник знает из уроков литературы. Ответы могли быть только в дневниках его жены, но она таковых не вела. Чета Феоклистовых появлялась и дальше на дневниковых страницах писателя. Уваровых приглашали на крещение долгожданного малыша, но Александра отказалась идти, сказавшись больной.
Перехожу в комнату, служившую в уваровские времена зеленой гостиной. По центру огромный малахитовый диван. Все детство мечтала посидеть на нем, хотя бы на самом краешке, но боялась строгой смотрительницы, которая могла завыть не хуже охранной сирены, расстроенной маминой полуулыбки «Люсенька, как же ты могла? Это же неприлично. На тебя все смотрят». Оглядываюсь по сторонам пустынного зала и решаюсь. Приподняв веревочку-ограничитель, чувствую себя бунтаркой, вкусившей сладостное яблоко запрета. Мечты, даже если они малюсенькие, должны когда-нибудь сбываться. Лучше раньше, чтобы уступить место новым, а не превратиться в навязчивую идею. И я сажусь на этот диван. Жестко, неудобно, но как хорошо!
Напротив два портрета. Уваров в военной форме на коне. Уварова в воздушном голубом платье на фоне березовой рощи. Годы на масляных картинах совпадают с датами дневниковых записей. Александра не кажется болезненной, наоборот. Ясные серые глаза, широкие брови, волосы в затейливой прическе. Современники писали о ее крепком здоровье, за время супружества она родила графу восьмерых детей, трое из которых умерли в младенчестве.
Еле слышимый стук нарушает тишину анфилады комнат, я вскакиваю, несусь к ближайшему укрытию – тяжелой болотной портьере. Снова стук, к нему добавляются едва различимые шаги, кто-то осторожно ступает по скрипучим паркетинам. Кто здесь? Пыль нещадно щекочет ноздри, только бы не чихнуть. Со скрежетом приоткрывается соседняя дверь, ожидаю увидеть кого угодно – призрака писателя, первую жену с конем и умерших в малолетстве детей. Но на пороге всего лишь научный сотрудник в неизменной рубашке в клетку. Тканев аккуратно прикрывает за собой дверь и замирает, вслушиваясь, как и я, в тишину старого дома. И тут раздается мое раскатистое а-а-пчхи. Приходится выбираться из укрытия.
