Я положил руку на звено цепи. Меня раздирало любопытство взглянуть на добрую кулачную расправу пьяных викингов. Я повис на цепи, вскарабкался по ней наверх и добрался до места, где якорная цепь соединялась с канатом. Лезть стало гораздо сложнее, мокрые медные борта корабля скользили под подошвой, и сам канат, в отличие от цепи, не давал возможности ухватиться. Однако, я с трудом перевалился за борт и замер, стараясь отдышаться как можно тише.
К моему удивлению, стражники тоже притихли. Выглянув из-за тюков, наваленных посередине, я всё понял: недавние соратники, одурманенные медовым элем, схватились, как взбесившиеся псы, как смертельные враги, свалились в пылу боя на доски палубы и сжимали горло друг друга с явным намерением умертвить. Через несколько мгновений всё было кончено: тот, что сидел на своём противнике, используя преимущество собственного веса, задушил его и сам свалился без сил. В неверном свете покачивающейся лампы я увидел его жёлтое лицо. Ни одной кровинки не было в нём и, осмотрев труп, я понял причину тому – его недавний соратник прорубил его плоть боевым топором, разорвав брюшную жилу, и кровь вытекла через зияющую рану быстрее, чем раненый успел её перевязать. Холодеющие пальцы его всё ещё сжимали гортань викинга, хотя в том не было уже никакого смысла. На палубе валялись, укачиваемые волнами, два мертвеца.
Я взглянул на остров. Два стражника под навесом, освещаемые огнём костра, беззаботно травили солёные морские байки. До меня сквозь порывы ветра донёсся их смех.
Путь к трюму был открыт.
Если первая часть трюма имела открытый спуск, то вторая была закрыта дверью на кожаных навесках и запрета на огромный засов. Я с опаской склонился над зияющим темнотой провалом, обратившись в слух. Ни единого звука не доносилось из трюма. Взяв масляную лампу, я осторожно стал спускаться по деревянной лестнице, освещая, скорее, не её ступени, а само помещение. С трудом отодвинув тяжёлый засов, я увидел её.
В неверных отблесках света лампы статуя излучала причудливое сияние, словно обладала собственным разумом и силой. Её форма была чудовищно изогнутой и неестественной для человеческого глаза, как будто она была создана в ушедшую эпоху господства нечеловеческой расы. Смешение человекоподобной фигуры с ползучими существами будило во мне тайные страхи и абсурдные ужасы ночных кошмаров.
Оглушённый неописуемой атмосферой трюма, я приблизился к статуе и прикоснулся к ней. Её поверхность была холодной и гладкой, прикосновение к золотой чешуе вызывало неприятную дрожь и пробуждало в сердце невероятное отвращение. Но и неясное влечение тянуло меня к ней, словно она обладала силой, способной разгадать тайны моего разума и души. Было страшно представить, сколько страшных знаний хранила эта золотая треугольная голова, сколько крови жертв забрызгивало её оскаленные клыки! Эти вопросы терзали мою душу, словно грязные когти крысы, впиваясь в мой разум и открывая новые, всё более ужасающие фантазии.
Я встряхнул головой, сбрасывая морок, с содроганием отдёрнул руку от золотой статуи и собрался уже выбраться из трюма, когда услышал неожиданный скрежет металла. По моей коже пробежал озноб, и баллок мгновенно покинул ножны, оказавшись в моей руке. Я поднял лампу выше, и из-за идола вышел могучий человек, волоча за собой цепи, сковывавшие его по рукам и ногам. Он вышагивал, согнувшись под весом этих цепей и деревянной колодки на шее, но взгляд его жёлтых глаз был твёрдым и непокорным, словно океан, готовый поглотить всё на своём пути.
