— Спасибо, — киваю, хотя знаю, что он не видит.
Он ведет себя как примерный супруг: сдержан, нетороплив, заботлив. Наверное, это и есть та самая каменная стена, за которую все так цепляются в жизни. Может, права был сестра, прогнозируя, что когда-нибудь я тоже “набешусь”? Она-то всегда была более прагматична и нацелена на обыденные вещи: карьера, семья, квартира. Два из трех пунктов в ее арсенале были реализованы сполна. Бабушкина квартира — наследство, на которое я претендовала не больше трех месяцев в году — полностью в ее распоряжении, успешная карьера с хорошим доходом также в реализации. С горем пополам ее сожителя вот уже седьмой год тоже можно было назвать ступенькой к воплощению четкого жизненного плана.
Не то что у меня, всё богатство — чемодан и Кенни, приносящий доход на любимую мной свободную жизнь.
Где же ты, систер? Сменила номер? Укатила в отпуск, следуя моему совету, быть подальше от депрессивной зимней Москвы, выжигающей из тебя всю радость? Кто ответит на вопросы, которые я не могу задать это хмурому лесопилу рядом? Уж точно не Катька, игнорирующая мое сообщение уже третий день.
Прислоняюсь лбом к стеклу, ловя в боковых зеркалах отражение огромных колес нашей несуразной тачки. Более уродского изделия автопрома представить невозможно. Не машина — муравей без жопки. Всегда задавалась вопросом, кто такие покупает, когда видела их на дорогах. Вот, оказывается, кто. Мой муж. Возможно, это даже совместная покупка, в семьях же обсуждают такие бездарные вложения средств?
Снова кидаю взгляд на Михаила. Миша. Перекатываю имя на языке — не ложится, чужеродно. Может, я звала его как-то типа “кися”? Изо рта вырывается смешок, который я прячу в вороте пуховика. Ничего кроме “йети” на ум не приходит. Пытаюсь представить, что-то более интимное, что должно отозваться внутри: как он снимает с меня одежду, гладит чувствительную кожу живота, покрывает поцелуями шею, спускаясь ниже. И тут же морщусь, чувствуя только фантомную щекотку и дискомфорт. Не могу представить нас счастливыми, не отрывающимися друг от друга молодоженами. И уже точно никак — ответственными родителями, планирующими беременность.
Все это какая-то глупая нелепость. Я и он. И сын.
Снова включаю экран телефона, залезаю в галерею и в тысячный раз пытаюсь разглядеть в пухлощеком пацане себя. Пожалуй глаза, да — мои. Зеленоватые бусины, радостно смотрящие на мир, уверена, приложи мои детские фотки — будет один в один. Но все остальное — совершенно чуждо и не вызывает ни единого отклика в груди, кроме любопытства. Незнакомая беззубая улыбка, незнакомый маленький нос. Как это вообще работает? Должен же включится какой-то тумблер внутри, который громко оповестит мозг: ты — мать! Но коварный разум играет в прятки, хотя я уже досчитала до десяти и даже крикнула “сдаюсь”.
— Приехали, — вырывает из размышлений тихий голос.
Бросаю взгляд в окно, отстегиваю ремень.
— Подожди, — останавливает муж, когда я хватаюсь за дверцу ручки.
Выходит из машины, огибает капот и открывает пассажирскую дверь, протягивая мне руку.
— Высоко, — словно объясняет свой мужской порыв.
Я давлю очередную улыбку. Хмурый-угрюмый, немногословный, но есть в нем то самое прямое мужское начало, что подкупает. Вкладываю ладонь в протянутую руку и по коже рассыпаются мелкие иголочки. Очень необычное чувство: грубая кожа касается моей, привыкшей к нежности, и отзывается. Наверное, вот они первые проблески узнавания родного человека. Не удерживаюсь от того, чтобы заглянуть в грозовое небо глаз напротив и рассмотреть что-нибудь там, на их глубине. Может быть ту самую необъяснимую, но безграничную любовь, что нас, таких разных, объединила?
