Эмоции улеглись, и, Мельник, с помощью своей незаменимой помощницы, довел до конца затеянную процедуру с переливанием виноградного сусла. Только стойкий запах, пробивающийся даже через закрытый люк лаза в подполье, ещё долго будет напоминать о произошедшем в большой церковный праздник, Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня. И снова на ум приходит поговорка «век живи, век учись…». Видимо, никогда не наступит то время, чтобы человечество стало безгрешным или, хотя бы какая-то его часть. Ни-ког-да!
Неприятный осадок, конечно, после случившегося остался. И особо обидно было то, что даже в обычные дни от Фёдоровича матерного слова не услышишь, тем более что работал он большей частью, не бетонщиком на стройке. А сегодня просто какое-то Божье наказание, вернее один грех за другим, подлежащие как раз вот тому Божьему наказанию.
Вечером, успокоив немного свою душу и одновременно раздраконив, просмотром телевизора, прочёл по обыкновению пару глав Евангелие, Фёдорович помолился, произнеся тот текст молитвы, который распечатал для чтения и, возможно, запоминания:
«Благодарю Тебя, Отец мой Небесный, через Иисуса Христа, возлюбленного Твоего Сына, за то, что Ты милостиво хранил меня сегодня весь день. И молю Тебя, прости мне все мои грехи и ошибки и охрани меня этой ночью. Ибо в Твои руки я передаю себя, – мое тело и душу и все, что имею. Да будет Твой Святой Ангел со мною, чтобы злой враг не одолел меня. Аминь».
Наступило определённое облегчение и душевный покой восстановился до состояния, когда усталость, особенно душевная, от переживаний и излишне бурных эмоций, сделали дело своё. Из множества, что бредилось что-то нескончаемым потоком, как заигранная пластинка, перескакивая на предыдущую звуковую дорожку один и тот же фрагмент, который, возможно только поэтому и запомнился Мельнику, так как он сны, проснувшись, почти никакие не запоминал. Толи пробуждения плавного никогда не было, толи ещё что.
Снилось следующие. Открытая книга Нового Завета на какой-то страницы. Текст, вернее его фрагмент, один стих, выделенный жирным курсивом, как при «вырезании» его на компьютере, плавно отрывался от остального текста главы, его верхние и нижние края по углам закруглялись. Долетая в виде какой-то голограммной субстанции, приобретало светло-серый цвет, а строчки стихов растворялись в этой серости. И уже перед глазами они становились аккуратной шарообразной формы, как небольшие серые воздушные шары. Они, как гелиевые шарики, поднимались выше и исчезали вне зоны видимости глаз, в черепной коробке самого видящего этот весь процесс, то есть сон смотрящего человека по имени Кирилл.
Затем он уже видел, что становилось с теми, бесконечно-поднимающимися, оторвавшись от своих колонок текста, стихов, превращенных позже в шары – они снова преобразовывали свою из шарообразной в плоскую прямоугольную форму, как экран монитора, серого цвета. Даже не совсем серого, а серо-зелёного, напоминающего светящийся кинескоп лампового телевизора, после прогрева, когда на него не поступал луч электронной трубки, «рисующий» линейной и вертикальной развёрткой изображение. Единственная разница была в том, а он прекрасно помнил, когда, например засыпал, по телевизору заканчивалась программы и заставки в виде специальной рамки и звукового сигнала, для настроек телевизора не было – экран просто светился, заливая светом комнату. Тогда и прозвали свет экрана кинескопа «голубым огоньком».
