– А, ну-ка повтори, чего ты там могла, – делая напускную сердитость, но с улыбкой, спросил супругу, – это же надо так опустить того, кто уже 33 года и три месяца… – после этих слов Фёдорович закатился смехом, пока кашель не заглушил весёлость, откашлявшись, продолжил, – во, гад, не отпускает пока «вируса-папируса». Что ты там мне пропела, Любавушка? А, ну-ка повтори, дорогуша…
– Шо повторить? Шо там тебе послышалось, не знаю. Я тебе сказала, что помогу. Когда это я тебе отказывала? Никогда!
– Ну я так всё и расслышал, – ухмыляясь в усы, ответил хозяин, как его жена на людях часто представляла, когда о нём кто-то спрашивал или в разговоре со своими знакомыми, а женщины, при встрече любят посудачить, упоминала своего супруга.
– Батя всегда говорил, – чуть помолчав, продолжил Кирилл, – что после обеда, когда в церкви основная служба прошла, можно работать. В крайнем случае, грех будет не такой большой. Насколько я понимаю, то в соборе уже прошла служба утреня, литургия и вечерня. А стало быть, грех наш будет минимальный. Был бы меньше, если бы в это время были на службе. Но меня Господь простит, так как я болен, а тебя… сомневаюсь.
– Бог тружеников любит. Попросим у Него сразу прощения. Раз надо, значит надо. Командуй, винодел!
Мельник, не поднимая голову, улыбнулся довольно. Ему нравилась редкая похвала жены. Обычно, она так вот не многословна. Сейчас, видимо жалеет, как больного человека. А ещё, может быть потому, что вирус она принесла в дом, а потому чувство некой вины тоже заставляло быть покорнее и поласковее, тем более, зная «взрывной» характер мужа.
– Ага, с меня труженик сейчас – пародия и посмешище. Сусло неделю бурлило в доме, теперь отправим его и надолго в подвал. Ну, ты знаешь, что нужно: чистое не оцинкованное ведро, ковшик, лейка марля, как обычно.
Десятилитровые баллоны стояли в углу коридора, закрытые от доступа дневного света. Здесь же был люк в подвал. Сам подвал находился под домом.
Работа закипела, делали всё молча, потому что всё было привычно и отработано… до поры, пока Фёдорович, державший баллон с суслом не сделал рывок и сливаемое сусло не выплеснулось из удерживаемого женой дуршлага с марлей, для процеживания сусла.
– Ё…, – сложенное в два этажа нецензурное выражение непроизвольно вырвалось, от негодования и злости на себя, за такую небрежность. – Господи, прости и накажи меня, грешника! – Затем уже более спокойно, но негодующе, продолжил, – вот почему всегда так получается: когда праздник, то или что-то срочное нужно сделать, или просто тянет поработать; вот сдерживался сколько, контролировал себя везде и во всём, а тут… всё равно, что лукавый опять соблазнил. Я его и имя не употреблял скоко. И, на тебе, «картина матом». Господи, прости!
Люба молча выполняла поставленную задачу и делала вид, что ничего не произошло, знала – затронь Кирюху сейчас, сделай замечание или даже начни успокаивать – всё, тогда и небу будет жарко.
Через минуту, «искушённый», успокоился. Дело пошло. Перелили, процедив, один баллон, другой и опустили в подвал, где процеженное сусло, с добавлением сахара снова перелили в чистые баллоны и поставили на «затвор». Оба раза самое тяжелое в подвал опускала Любава, давнюю зная проблему мужа с позвоночником, а теперь ещё и сердцем.
Перелили уже последний бутыль, жена пошла на кухню помыть тару под сусло, а Кирилл Фёдорович, так как давно отвык от перекуров, решил: «Чего тянуть кота за хвост», время идёт. Жене ведёрко полное тоже тяжело, сейчас отолью в трёхлитровку, будет легче и сподручней, не расплескает».
