– Уж чересчур театральный образ, – улыбнулся Алек.
– Но ты такой и есть. В жизни не встречал более мелодраматического персонажа. – Дик обратился к дамам с приглашающим жестом. – Призываю вас в свидетели. В Оксфорде Алек был настоящим докой по части классики, писал стихи на разных языках, которые одни профессора понимают. Ему пророчили будущее величайшего ученого.
– Одна из любимых историй Дика, – заметил Алек. – Жаль, что в ней нет ни слова правды.
Но Дик продолжал:
– С другой стороны, в математике он был совершенно беспомощен. Знаете, бывают люди, которым не дано справляться с цифрами, – так вот Алек не мог два и два сложить, чтобы не получился гекзаметр. Как-то раз преподаватель на него разозлился и заявил, что проще обучить арифметике кирпичную стену. Я при этом присутствовал – ужасно грубо получилось. У этого преподавателя был настоящий дар выставлять других совершенно никчемными. Алек ничего не сказал – только посмотрел на него. Надо сказать, когда Алек злится, он не краснеет и не швыряет все, что под руку попадет, как обычные люди, – он чуть бледнеет и смотрит так пристально…
– Умоляю вас, не верьте ни единому слову! – запротестовал Алек.
– И вот Алек забросил классиков. Все друзья пытались его переубедить, взывали к здравому смыслу – к здравому смыслу упрямейшего из ослов всего христианского мира! Алек решил стать математиком. Два с лишним года он по десять часов в день трудился над предметом, которого терпеть не мог, и могучим усилием воли приобрел то, чего был лишен от природы. Он получил по математике высший балл – и что толку?
Алек пожал плечами:
– Не то чтобы я так уж интересовался математикой. Просто она помогла мне одолеть одно неприятное слово.
– Одолеть слово?
– Звучит самоуверенно, – усмехнулся Алек, – но речь о слове «невозможно».
Дик фыркнул, изображая гнев.
– А еще она обеспечила тебе любимое удовольствие: делать себе как можно больнее. С какой дьявольской веселостью ты занимался бы умерщвлением плоти в Средние века, отказывая себе во всех радостях жизни! Ты счастлив, только когда доводишь себя до последнего предела.
– С каждым моим возвращением в Англию ты, Дик, все чаще и чаще несешь чепуху, – сухо отозвался Алек.
– Я один из немногих ныне живущих, кто умеет нести чепуху, – рассмеялся тот. – Потому я так очарователен, тогда как остальные убийственно серьезны.
Он приступил к давно заготовленной речи:
– Я сожалею, что мир так суров. Многие полагают, что действовать – похвально само по себе, вне зависимости от сути действия. Мне ненавистна нынешняя безумная спешка. Ах, если бы я мог донести до всех, сколь восхитительна праздность.
– Едва ли вас можно обвинить в праздности, – улыбнулась Люси.
Дик задумчиво посмотрел на девушку.
– Ты знаешь, что мне уже почти сорок?
– Когда свет падает на глаза, можно и тридцать два дать, – заметила миссис Кроули.
Он продолжил с серьезным видом:
– У меня ни единого седого волоска.
– Наверное, слуга выщипывает их по утрам?
– Вовсе нет. Может, по бокам, да и то раз в месяц.
– Кажется, на левом виске что-то белеет.
Дик быстро обернулся к зеркалу.
– Как же Чарльз его пропустил? Устрою ему хорошую взбучку!
– Подойдите, я его выдерну, – предложила миссис Кроули.
– И не подумаю! Что за фамильярность?
– Ты собирался нам что-то сообщить и признался, что тебе почти сорок, – напомнил Алек.
– На днях одна мысль поразила меня так, что заставила задуматься о собственной жизни. Я уже пятнадцать лет тружусь в суде и заседаю в парламенте с прошедших выборов. Я зарабатываю две тысячи в год, скопил уже почти четыре тысячи и никогда не трачу больше половины общего дохода. И вот я подумал: а стоит ли восемь часов улаживать омерзительные свары всяких идиотов, а еще восемь часов тратить на фарс, называемый у нас государственными делами?
