-Ну всё, достатошно, более не сдюжит, - покачал головой старший над извозом Никон Шилов и тронул поводья, - все с зерном на мельницу поехали, одна эта горемыка осталась. Н-н-но, родимая!
Крестьянская кляча напряглась, затанцевала в оглоблях.
-Помогай, робята! - кликнул Игнат.
Десятки рук, упершись в телегу, тронули её с места.
-Пойду-ка я с тобой, Никон, - почесав затылок, вымолвил Пётр Солота, - колесо в ямку попадет - встанет окаянная посреди поля. Что делать будешь? Придётся на руках зелье в лаз носить!
-Не ходил бы ты, Пётр! - прозвенел над ивашкиной головой тревожный женский голос.
Писарь обернулся и увидел у сеней статную молодую крестьянку, держащую на руках грудничка. За подол её уцепилась девчоночка лет пяти со светлыми косами и почти черными миндалевидными глазами, поразительно похожая на мать и облаченная в одинаковую с ней синюю однорядку. Её наряд отличался от материнского лишь головным убором. На голове крошки красовалась шелковая лента, называемая челом или чёлкой, украшенная на лбу шитьём. Такие же ленты были вплетены в косицы. Голову мамы покрывал крестьянский повойник, сползший чуть набок, отчего стали видны русые волосы. Привычный для крестьянского сословия убрус отсутствовал, а вместо него красовался символ замужества - кика с мягкой тульей, окруженная жестким, расширяющимся кверху подзором. Головной убор был крыт яркой шелковой тканью, указывая на зажиточность хозяйки. Из-под него кокетливо выглядывало шитое жемчугом чело и спускающиеся к ушам серебряные рясны в виде колокольчиков. Они чуть подрагивали и, соприкасаясь с металлическими частями, тихо цвиркали, словно крошечные птички.
-Шла бы ты, Злата, - нахмурился Пётр, - ишо детей притащила. Это что ж я, Никона одного отправлю с энтой ледащей скотиной, - он презрительно посмотрел на клячу, - а сам за твой подол держаться буду? Да меня куры засмеют!
-Нехорошо мне, Петя, муторно! - не отставала от силача жена. - На сердце с утра камень лежит, не к добру это…
-Цыц, дурище! - повысил голос Солота, - камень у неё… Доведут ляхи подкоп до стен, рванут зелье огненное - точно будет не к добру. Кровью и слезьми умоемся. Нет уж, душа моя! Надо мне идти! Обязательно!
-Всё, пойдём, - хмуро кивнул десятник, - пока без нас есть кому на стенах стоять. У подкопа мы нужнее, а гуртом и батьку бить легче.
-Ну-ка, взяли! - басом прогудел Шилов.
Телега, скрипя и рискуя развалиться, покатилась к Красным воротам, за которыми злобными мячиками скакали ядра польских орудий.
***
Уничтожив сторожевую сотню Лисовского и разорив ближние батареи в Терентьевской роще, Голохвастов не остановился, а рванул на плечах убегающих поляков к Волкушиной горе, через которую проходил тракт на Москву. Дети боярские, нахлёстывая лошадей, на одном дыхании проскочили редкий лес. Расстроив ряды и превратившись в бесформенную ораву, они выехали на открытое пространство, где нос к носу столкнулись с тяжёлой конницей Сапеги - знаменитыми крылатыми гусарами.
После первых панических докладов гетман правильно оценил источник угрозы и без промедления направил к месту прорыва самые сильные резервы. Польская хоругвь стояла нерушимо, как вкопанная. Со стороны казалось, что это не люди, а замершие валуны, покрытые посеребрёными, начищенными до зеркального блеска доспехами. За их спинами жались, словно шакалы за матерым волком, остатки растрепанных лисовчиков, чуть дальше - в трех верстах - спешили на поле боя алебардщики.
