-Братцы! Пока поляки не разогнались, бей их! - закричал Голохвастов, пришпорив коня.
-Гойда! - закричали сотники, и кавалерийская масса, пытаясь на ходу выровняться по фронту, бросилась в свою последнюю атаку.
“Почему они стоят? Почему не опускают пики?”, - удивленно подумал Голохвастов, и в тот же миг польский строй дрогнул, двинулся, начал раздаваться, расходиться вправо-влево, обнажая прячущиеся за их спинами хищные жала орудий и дымящиеся фитили в руках пушкарей.
-Ах вы бисовы отродья! - закричал воевода.
Грохнул слаженный залп, плеснул свинцом в лицо поместной кавалерии, и всё поле перед батареей заволокло белым вонючим дымом.
***
Чуть не столкнувшись в воротах с телегой, перевозившей в монастырь намолотую муку, повозка с порохом круто приняла вправо и, подскакивая на выбоинах, покатилась к берегу Кончуры, где работали лопатами монастырские служки, увеличивая проходы в лаз. На Красной горе в очередной раз грохнули пушки, и над головой пронесся хорошо знакомый шелест ядра. Но сейчас толстые крепостные стены не защищали мальчишку, и казалось, будто все польские пушки хотят убить именно его, целясь в лицо. Во рту пересохло, спина промокла, ноги налились свинцом и отказывались идти. Ивашка схватился за телегу, чтобы не отстать и не выдать свою робость. Украдкой взглянув на Игната и заметив, с какой опаской стрелец поглядывает на шлёпнувшиеся в осеннюю грязь ядра, хмурится и пригибается, писарь немного успокоился, убедившись, что не его одного дерет по коже и парализует ужас близкой смерти.
-Не кручинься, хлопцы! - подбадривал обозников десятский. - С ентого расстояния он прицелиться не может. Лупит для острастки в белый свет как в копеечку.
Вполуха слушая командира, хлопцы хмуро поглядывали в сторону неприятеля и сильнее налегали на повозку, стараясь помочь выбивающейся из сил лошадёнке. Каждый понимал: залетит раскалённое шальное ядро в их поклажу - рванёт так, что не останется кого отпевать. Оно вроде бы и неплохо, если не мучиться, но надёжи не добавляет.
Навстречу крошечному обозу с десятком стрельцов брели непрерывным потоком ратники, толкали и тащили взятые в полон пушки, несли собранное на поле боя оружие, волокли разобранный тын и недостроенные турусы. Обгоняя пехоту, от мельницы в обитель спешили повозки с мукой. С завистью глядя на упитанных тяжеловозов, Шилов вздыхал и дергал за повод лошадиную морду: “Н-н-о-о, пошла, хупавая!”. Лошаденка честно упиралась костлявыми ногами, тяжело водила боками, но безжалостное время и плохое питание работали против неё. Телега еле телепалась по бездорожью более за счёт человеческих, а не конских усилий.
В это время польские пушкари на Красной горе разглядели групповую цель и стали класть ядра не абы куда, а конкретно в сторону еле ползущего по полю обоза.
-Быстрее, хлопцы, быстрее! - понукал обозников десятский, орудуя бердышом как рычагом и хмурясь каждый раз, когда пушечное ядро, шипя, шлёпалось особенно близко.
-Ну, вроде добрались! - выдохнул Никон, разворачивая телегу боком к берегу. - Слава те Господи…
Осенний воздух снова разорвало пронзительным свистом. Очередное ядро рухнуло на землю, упав на что-то твердое, раскололось и отрикошетило, ударив несчастную клячу снизу вверх с ужасающей силой, которая приподняла её над землей, оборвав постромки, и отбросила на несколько шагов, перевернув телегу и вывалив драгоценный груз в грязь.
