Полдень древних. Гандхарв - страница 23

– Ну и что скорчилась? За хворостом, сходи, – на спину легло теплое и мягкое, оглаживало… И чертов сон не уходил!

Нет, ну должен! Обязательно! Вот сейчас! Отодвинуться только от этого теплого, большого… Но не пускало. Навалилось, принялось трясти. Пришлось открыть глаза. И физиономия эта опять…

– Да отвали ты! – глаза щипало, щеки мокрые. Почему мокрые? Ведь не плачет… И не уходит, не уходит сон! Не оставаться же в этом кошмаре!

С паникой она справиться уже не могла. Будущие творцы еще в детстве демонстрируют такие срывы в садах-интернатах. Лишение привычной обстановки – апокалипсис. Ведь именно она – каркас этих хрупких мозгов. И с годами ситуация не меняется. Так же они ведут себя в тюрьмах, неизвестных пугающих местах и мучительных отношениях. Истерят, полностью себя теряют. Считается это слабостью натуры и откидывает человека в самые низы стадной иерархии. Но вся ирония жизни в том, что существа с характером более твердым, получающие при виде вопящего неврастеника приятный массаж самооценки, в культуру особых ценностей не привносят…

То, что с ней творилось, было гранью обморока. Все звуки, запахи, прикосновения казались пронзительно резкими. Мир виделся не целым, а серией почти не связанных между собой эпизодов с какими-то неправдоподобно четкими подробностями, которые намертво врезаются в память. На мгновение отвлекла боль. Что-то впилось в лодыжку. Еле сбросила. Даже кричать не могла, так испугалась. Зеленое, небольшое – зверек, или какой-то кудрявый кустик. Будучи сброшено с брючины, фыркнуло, секунду призадумалось и легонько, этакой иноходью, поскакало прочь. Больше всего напоминало брокколи, выпустившую лапки для удобства передвижения.

– Экая штука редкая! – послышалось над ухом, – это ж баранец! Не думал, что они могли где-то выжить!

Последнее, что помнилось – Сар, устремившийся за существом. Пытался его поймать, наверно. Выглядел глупо. Кот, охотящийся за лягушкой… Но куда ему зеленую поймать…

Что-то внутри отметило, что творящееся – реальность и теперь это навсегда…

Она закрыла лицо руками и заорала что есть сил. Скорчившись, царапая кожу на щеках, повалилась в траву.

Глам. Мета четвертая

Кто знает, какова любовь богинь, в тайне предпочитает ее избегнуть. Они походят на драгоценный подарок, который негде хранить. Только их красота оправдывает все, заставляет закрывать глаза на противоестественность связи.

Да, Ратна была той самой небесной странницей, найденной в пыли, положенной за пазуху, и беспощадно ранящей живот и ткань рубахи острыми как лезвие краями. Такие следует хранить в ларцах с защитными янтрами…

День рядом с ней рождался из ночи. Держа в объятьях этот хрупкий мир, он испытывал странные, незнакомые чувства.

В нежной, гибкой телесности Ратны было много от ребенка. Невысокого роста, волосы коротко острижены, как обычно у жриц-сайби. Трогательно… Как семилетнее дитя на грани выбора варны.

Он не зачал жизни. Ни одной. Знал об этом и делал намеренно. Порой воины поощряли такое. Но тело… Оно негромко шептало о своем. Однажды застал себя носящим ее по клети. Укачивал, завернув в одеяло. Испугался. Слишком многое из телесных стремлений приходится забывать ради пути.

Но отцом он был… Всем, кого втянул суровый мир воинов. Они приходили в кром стриженными, в знак обретения нового пути, потерянными, слишком маленькими и беспомощными. Семи лет от роду. Им нужна была рука на голове и доброе слово. «Отче» – так они обращались и обращаются. Но это «отче» звучит как «исвара».