Полдень древних. Гандхарв - страница 25

Но больно это и страшно – резать собственную плоть…

Лина. Обстоятельство пятое

Тяжесть… Болят бока, руки, голова. Челюсти сводит. Во рту противный кислый вкус. Дышать невозможно. Это страшное навалилось всем весом. Ни вывернуться, ни даже дернуться…

Глаза разлепить… Трудно дается, но надо. Первое – удивленный взвизг. Просто не смогла удержаться. Испугалась очень. Лапы. Прямо у лица. Красные, корявые. Одна давит на лоб. Больно – череп едва не хрустит, другая сжимает скулы, в двух болезненных точках, чуть ниже уха. Когда надавишь случайно, щеку подперев – появляется эта самая боль в сведенном подбородке и кислота во рту.

Меж лап – сосредоточенная ангельская физиономия. Запах пота, свисающие растрепанные косы. Оскалился, даже кончик языка высунул между зубами. Погружен в процесс и уверен в результатах. Знает, то есть, что делает.

И все предвидел. Что будут дергаться, вырываться. Сидел на ней, плотно обхватив ногами бока. Очень сильный и тяжелый. Руки притиснул к туловищу. Не двинешься. И болит все, как в клещах.

Вместо ругани получалось мычанье. И сознание вернулось, прояснилось вполне. Возмущенье и злость, они, как раз – последствия включения мозгов. Пока не работают – страх… Такого утробного ужаса, как здесь, когда уже само тело паникует, трясется, рвется куда-то нелепо – не доводилось испытывать. Просто не хозяин уже этому напуганному зверю.

Что очнулись и злятся, ангел мигом просек. Хватку ослабил, откинулся назад, но не слез. Сделал странный жест. Встряхнул руки, будто хотел, чтобы сошла вода или грязь. Пас был из целительского, или даже, врачебного обихода.

– Извини, думал ты сильная, – он сделал неопределенный жест у головы, – держишься, самоуверенно.

Ребра болели невыносимо. Тяжелый, сволочь. Странно тяжелый для такого сложения. К тому же, вставать не собирался. Наклонился, провел рукой по волосам. Приблизился. На лице, застывшем каменной маской выражение сумасшедшее. Глаза распахнуты, ноздри дрожат. Черт его знает, то ли принюхивается, то ли в горло сейчас вцепится. Она отвернулась, дернулась изо всех сил и простонала:

– Да слезь ты уже! Больно!

Он легко поднялся. Будучи крупным человеком, Сар был на редкость ловок в движениях. Мягок и быстр, как ртуть.

Руки занемели совсем. На боках, должно быть, уже наливались синяки. Вид будет веселенький через пару дней. Что врать-то? Соседям… Какие соседи?

Действиям ангела она не удивлялась. Вот, другой это сделай – и ругаться, и драться бы полезла. Но в ангеле было странно все. Какой диагноз непонятно, но видно – не здоров человек. Однако реакцию на ее поведение проявил вполне стандартную. Производила она впечатление этакого самоуглубленного флегматика, и никто не беспокоился насчет неожиданных взбрыков.

– Ты, должно быть, разочарован?

Сар отмахнулся:

– Сейчас тут веселье начнется… Мало не покажется!

У него был вид собаки, взявшей след. Глаза стеклянные, ноздри дрожат. Сеттер в стойке. Даже руку к груди подтянул, чтобы уж совсем один в один. Наконец отвлекся, мотнул головой и бросил:

– Шевели концами, вставай!

Видя, что не спешат, схватил за шиворот и поднял рывком.

– Кому говорю! Хворост собирай и в яму вали! – иконописный лик отлился в совершенно собачий, под усом блеснул клык. Не подчинись – верно заработала бы оплеуху. Испугаться не успела. Мигом отнесло на десяток шагов. Тело, оно свое дело знало....

Но собранный в суматохе хворост в руках не удержался. Посыпался. На Сара было страшно смотреть. Высокий жилистый парень, изо всех людских типажей более всего напоминавший спецназовца, отчетливо паниковал. Двигался очень быстро, просто метался. Охапки веток жужжали, как снаряды. В яму их кидал. Порой промахивался. Но страх, он виден в тысяче мелких жестов. Оскальзывании, промахах, влажном блеске глаз. В манере этой поминутно оглядываться, дрожа ноздрями. Он боялся… Вот такой… Косая сажень в плечах…