Надо сказать, курица отлично вписывалась в интерьер и здорово поднимала настроение. Помню, когда в один из дней, под гнетом маминых упреков и угрозой единицы в четверти, добрела-таки на допы. Дело было так! Приоткрываю дверь, надеясь незаметно прошмыгнуть. Незаметно не выходит. Барс чувствует жертву. Вижу: слегка шевелятся уши, а острые когти царапают стол. Начинается! Медленно поворачивает голову и смотрит. На лице полное недоумение (ну как же, настоящий актер продумывает все до мелочей!)
– Варечка… ты ли это?
Постепенно голос крепнет, лицо краснеет и перекашивается…, а у меня в голове поет Кортнев: «На виске расчирикалась жилка. Все проходит, и это пройдет…» А жилка-то и вправду расчирикалась! Ты погляди, сейчас лопнет! Что такое… Мне кажется или у него пар из ушей валит… Что за странные квохтающие звуки он издает? Тут Барс отступает на шаг в сторону и из-за его спины выныривает разъяренная Чернушка. Клюв ее подергивается, а отваливающийся кусочек краски болтается на левом глазу, вверх-вниз. И вот я уже смотрю совсем не на Николая Васильевича, а на несчастную птицу и мне безумно смешно. Где-то на заднем фоне умолкает Кортнев, а весь звук в кабинете перетекает в сплошное «ТЫ ПОЧЕМУ ГИТАРУ БРОСИЛ!?», вырывающееся вместе с паром голосом Николая Васильевича из клюва Чернушки. Я пытаюсь сдержать смех, но по лицу расползается дурацкая улыбка. Вот и общайся с вурдалаками…
Помимо Чернушки, чая и печенья, были на допах и другие развлечения. Например, отвлекать Яну: слушать с ней музыку, болтать. Голос у меня низкий и громкий, а, перевозбудившись во время интересного разговора, я и вовсе перехожу на крик (по меркам не до конца оглохших людей). Николай Васильевич наивно полагал, что мы приходили к нему после уроков, чтобы учиться и предпринимал попытки бороться с нарушителями порядка. Обычно начиналось аккуратными замечаниями, отслеживая количество и интонацию которых, можно было предположить примерное, оставшееся до взрыва время. Впрочем, в девятом классе я не особо парилась из-за подобного рода глупостей, поэтому, вопреки советам Чайфов, частенько «доводила до предела», который вовсе не стремился в бесконечность. Николай Васильевич прикрикивал – я или иной нарушитель спокойствия, на время затихал, а затем все начиналось по новой.
Среди «нарушителей» на слуху было имя Яши. Яша попал в класс к Барсу и, в отличие от меня, учился хорошо, однако не меньше других любил острые ощущения. В принципе, за годы обучения в Лицее я выяснила, что большая часть учеников там – те еще экстрималы, и почти каждый, кто знакомился с Барсом, выяснив, что Николай Васильевич не такой уж страшный, каким кажется на первый взгляд, начинал играть с ним в русскую рулетку на особых правилах, заключавшихся в том, что обойма была много больше обычной, а патрон по-прежнему один…, как, впрочем, и игрок… – Барс ограничивался ролью наблюдателя. И хотя обойма обладала внушительными размерами, попадания случались, что неудивительно: если раз в год и палка стреляет, то чем хуже заряженный револьвер.
Однажды (случай, обошедшийся без жертв) Яша подбежал к столу Николая Васильевича, придвинул стул, уселся. Николай Васильевич молча улыбался и постукивал пальцами по дереву. Яша деловито огляделся и, подавшись вперед и пристально вглядываясь в лицо Барса, плаксивым голосом заныл:
– Николай Васильевич, вот почему вы девочек всех зовете: Машенька, Катенька, Алисочка… А меня «Чиявадзе!»?
