Когда к шести часам Яна добрела до Лицея, у стены 76 кабинета сидела одинокая я и задумчиво жевала ногти.
– Ой, Варечка, а где все?
– Допы кончились.
– Как?! Уже?
– Уже. Жить будешь, ему не до тебя.
И мы ушли домой. И мы праздновали Новый год дома. А Барс в новой «решетчатой» квартире. Пострадавший был физиком, и, в свою очередь, успел оттяпать обидчику лишнее ухо, так что наступающий эти двое встречали вместе.
Так я узнала, что математики и физики – как две равновеликие фигуры в шахматах – вечно пытаются друг друга сожрать, но не очень могут.
Все вышесказанное – мои не самые удачные попытки обшутить ситуацию и, излишне не вдаваясь в подробности, ее описать. Не хочу, чтобы Барс обижался. Однако тогда произошедшее произвело на меня впечатление и заставило сделать некоторые выводы.
Первое и самое главное – максимализм среднего возраста, когда дети, которым нередко за сорок, вполне взрослые и более чем разумные люди, – существует. Второе: шутки про вражду математиков и физиков не шутки. И третье: я заживо прикопаю того, кто возьмется осуждать моего любимого учителя за его действия. Пожалуйста, все вопросы к автору сего произведения. Он не рассказал вам причин случившейся ссоры, он разукрасил все так, как пожелал, а еще он действует по принципу: «Я свою сестренку Лиду никому не дам в обиду, ну а если будет нужно, я и сам ее побью». Категорически запрещается осуждать героев, потому что автор их любит. И автор сам распорет брюхо тому, кто все же осмелится. Автор не хочет встречать Новый год в кутузке, не доводите.
После случившегося встал вопрос об увольнении Барсикова. Начальство давно задумывалось над тем, насколько рентабельно сосуществование в одной клетке с Барсом, даже если Барс ученый. Что называется, выучили на свою голову. Сказки тот, может, и рассказывал, песни заводил направо и налево, но вот по цепи ходить отказывался наотрез. Стоило ему унюхать, что в Лукоморье непорядок, он шел прямиком к директору, к ректору института, при котором числился Лицей, писал письма, ссылался на статьи УК РФ… В общем, мало того, что дрессуре не поддавался, так еще и всячески препятствовал культурному беспределу. И вот Барс, можно сказать, сам подписал себе увольнительный – грех не воспользоваться.
Однако не тут-то было. На педсовете, когда вслух озвучили предложение обезопасить общество от этого зажравшегося пушистого субъекта, весь состав математиков Лицея встал и сказал, мол, пожалуйста, увольняйте, но тогда и нас.
После Нового года мы с Яной как раз обсуждали эту ситуацию. Яна каким-то образом втиснулась в детские качели и теперь не могла выбраться обратно.
– Варя, ну помоги – дай руку.
– Неее, сама застряла – сама и вылетишь через недельку-другую. Жди попутного ветра! – подтрунивала я, – я же в детские качели не лезу…
– Так ты не не лезешь, а не влезла!
– Щас как дам больно! – наигранно-сердито заворчала я и оттянула средний палец, – знаешь, что такое фофан?
– Это нечестно! Нельзя обижать человека, находящегося в уязвимом положении!
– Ладно, – вздохнула я и протянула ладонь, – вылазь.
Когда мы уже шли к метро, Яна вдруг спросила:
– Что думаешь насчет всей этой ситуации с Барсиковым? – отвечать не хотелось, – ты бы расстроилась, если бы его уволили?
– Не знаю. Ничего не думаю, – честно ответила я и, поразмыслив, добавила, – пожалуй, такой исход был ожидаем, но для меня неприятен. С одной стороны, ведет он себя, как ребенок, с другой – без него скучно.
