Читать онлайн Ирина Июльская - Полин, или В городе Лжи

Моим друзьям в ВК посвящается. Особенное спасибо Ларисе Жуковой и Ольге Косаковской. Автор Ирина Июльская

«Так уж получилось, что мать, овдовев в 32 года, отдала нас с сестрой Линкой своей тетке Агрипине; бездетной и казавшейся нам в ту пору древней старухой, чуть ли не мамонтом, случайно дожившим до наших дней. О, безжалостная молодость! Теперь понимаю, что она такой не была в свои тогдашние неполные 58 лет. Не была, а просто казалась нам, девчонкам: мне, тогда 12-летней и Линке, которой едва стукнуло 5 лет отроду.

Агриппина была когда-то замужем за высокопоставленным чиновником, ездила на черном, поблескивающем лаком ЗИСе, имела домработницу и приходящего плотника-садовника, обслуживающего дачное хозяйство элитного поселка неподалеку от Москвы. Их неравный брак, в силу большой разницы в возрасте, на удивление окружающих, продержался долго и крепко; Иван Фомич Стародуб скоропостижно скончался от сердечного приступа в возрасте 75 лет. История его смерти весьма туманна и на эту тему было возложено строгое табу: подробности в семье никогда не обсуждались. Лишь только стоило зайти речи о покойном муже, Агриппина Тимофеевна мрачнела, а то и вовсе надолго уходила в свою комнату подмосковной дачи, которую без натяжки можно было назвать усадьбой, особенно для нас, неискушенных размерами жилой площади московской коммуналки на четыре комнаты.

Я прекрасно запомнила тот день, когда мать мокрым серым днем середины августа, вела нас по скользким дорожкам, петлявшим средь краснеющих рябин. С их ветвей, низко гнущимися под тяжестью гроздьев ягод, ссыпались тяжелые капли воды, мы шли, постоянно натыкаясь на лужи от затяжных дождей, укравших у августа добрую половину в пользу осени. Я с сестрой Линкой в одинаковых резиновых сапожках и в прозрачно-зеленых дождевиках с капюшонами, шли за матерью, как послушные утята за мамой-уткой, а она торопила, ей не хотелось попасть в долгий перерыв между электричками на Москву. Сейчас, с годами склонна думать, что она боялась прощания с нами, дочерями, недавно потерявшими отца. Матери предстояла длительная командировка за границу и мы с сестрой, конечно, знали об этом. Отдавая нас на жительство престарелой тетке с непростым характером, понятия не имевшей, что такое воспитание детей, мать старалась не показывать своей боли или, не дай Бог, разрыдаться всем нам перед ее уходом. На самом деле командировка была не только из материальных соображений, а по прямой рекомендации Горкома партии Москвы.

Накануне отъезда мать сообщила, что предоставляет нам с сестрой право выбора: либо МИДовский интернат для детей, родители которых по служебным делам за границей, либо жить у тети Гриппы в Кирсановке. А она поедет в Индию заработать денег на кооперативную квартиру: «Иначе все мы обречены жить до старости в коммуналке», – так сказала нам мать. Мы с Линкой переглянулись и младшая с самым серьезным видом, на какой только способен пятилетний ребенок, ответила:

– Уезжай в свою Индию, а мы поедем к тете Гриппе. Таким образом, она решила этот вопрос за нас двоих».

И, вот, передо мной мой старый дневник, свидетель моих юных дней. Я начала вести его сразу по приезду в Кирсановку, в тот день, когда мать привезла нас к тетке. Думала на год, а оказалось на гораздо больший срок, в соответствии со служебной необходимостью. Мать проявила себя, став незаменимой с ее знаниями иностранных языков, в числе которых был какой-то очень редкий одного из народов Индии. Так она и застряла в тех краях на пять лет, где успела выйти замуж за сотрудника советского посольства. Регулярно приходили от нее посылки и денежные переводы, а также письма с фотографиями своей новой семьи, где они с мужем держали на руках новорожденного сына Виктора, родившегося в Дели.

«Все прекрасно, но тяжело переносится жара. И очень скучаю по вам, мои дорогие доченьки», – каждое письмо от матери заканчивалось всегда одним и тем же.

А через две недели я пошла в Кирсановскую школу, где наряду с деревенскими за партами сидели «барчуки» или «дачники». Так, из поколения в поколение, с незапамятных времен местные называли ребят из Москвы, по разным причинам оказавшихся в поселковой школе. В нашем седьмом классе таких было трое: я и братья-близнецы Кузяковы; Сергей и Виктор. В силу своей обостренной интуиции, данной мне свыше, догадалась, что они попали в разряд «барчуков», а я – в скромные «дачницы». Парни жили в самом красивом доме поселка, ходили исключительно в импорте и не были ограничены в карманных деньгах, да и жадными не были, а щедро и весело тратили деньги на всякие вкусности и часто приносили все это в класс. Таким образом им удалось смягчить самых недружественных завистников, или на время задобрить их. Братья Кузяковы были не из хилого десятка; занимались борьбой и, потом, их всегда двое, а это уже четыре кулака, четыре ноги и четыре глаза, так что испытать на себе силу их физических возможностей, желающих не находилось. Гадили им втихаря, по мелкому подло: лезвиями резали импортные куртки, отрывали пуговицы. Классная предложила хранить их фирменную одежду в раздевалке для учителей, но братья решительно отказались. Они верно поняли, что подобные меры лишь подзадорят злопыхателей. С юмором и даже весело, словно соревнуясь, заклеивали куртки, так, постепенно поверхность моднючего импорта покрывалась «шрамами» от завистников. Иногда во всеуслышание объявляли на зло врагам:

– Ого! Еще один шрамчик от мелкого пакостника! Мне завидуют, значит я существую!

Ко мне, в силу моего характера, острого языка, а также высокого роста (на физкультуре стояла первой в ряду девочек) и отсутствия импортных вещей придирок не было. В душе я все же надеялась на помощь Кузяковых. В случае чего, вместе с ними у нас уже шесть рук, шесть ног и шесть глаз, а главное, три далеко не пустых головы. Не так уж и мало.

Та осень запомнилась событием, от которого моя жизнь навсегда изменилась, словно из седьмого я сразу перепрыгнула в десятый класс.

Школа стояла на возвышенности, это был земляной холм, на котором почти не росла трава. С осенней непогодой его поверхность превращалась в скользкое глиняное месиво, громко чавкающее под ногами ребят и взрослых, словно норовило стащить с кого-то из них обувку и захватив в свой липкий плен, хорошенько вымазать. Зимой дорога твердела, покрываясь коркой льда, а с весенней оттепелью вновь проявляла свою подлую сущность, испытывая терпение не одного поколения школьников и учителей поселка. Дорогу обещали заасфальтировать и каждый раз откладывали.

Помню, как я опаздывала в школу и торопясь на урок, поскользнулась на этой предательской тропе и растянулась на ней в позе морской звезды, уткнувшись прямо лицом, в мягкую глину. Я забарахталась в осенней жиже, из глаз хлынули слезы отчаяния и злости, как вдруг чьи-то сильные руки подхватили меня и вытащили из шмякающего месива.

– Да, тяжела тропа знаний! Ты где живешь? – спросил мой спаситель, молодой парень с внимательным взглядом светло карих глаз.

Я назвала улицу и дом.

– Так мы соседи. Я отнесу тебя.

И, не побоясь испачкаться самому, он легко подхватил меня с моим портфелем на руки и понес домой. Я послушно покорилась и лежа у него на руках, видела сквозь запачканные глиной веки, попеременно то небо, то лицо парня, пришедшего ко мне на помощь. Тогда, в двенадцать лет я впервые почувствовала себя девушкой, принцессой, которую спасли и доставили на руках до самого замка или дома. Единственное смущало и пугало, что у меня из-под задравшегося пальто видны теплые розовые панталоны. Тогда еще носили такие, с начесом. Да, такое было время и его приметы.

У наших ворот парень осторожно поставил меня на ноги. Я толкнула дверь и влетела пулей на участок. Откуда только силы взялись! Даже забыла поблагодарить своего спасителя.

К моей радости в доме никого не оказалось. Гриппа вместе с младшей ушли в магазин, а это значит, что у меня есть время, чтобы привести себя в порядок: умыться, причесаться, а главное, отчистить от глины пальто и обувь, постирать чулки. Мать приучила нас с сестрой к ранней самостоятельности и к своим двенадцати годам я могла и постирать, и погладить вещь утюгом, и даже сготовить что-то незамысловатое: кашу, омлет, отварить картошку или магазинные пельмени. Гриппа, в отличии от меня, хозяйством заниматься не любила, время от времени к ней приходила женщина из деревни и перемывала весь дом. Обычно такая генеральная уборка приурочивалась к Пасхе и началу осени. В изумрудном Раю Кирсановки, как и в других дачных поселках, в жилых помещениях не скапливается пыль, ее практически нет. Объясняется это чистотой воздуха и обилием зелени: повсюду сосны, трава, кусты, а зимой вырастают горы снега на дачных участках и по краям проезжей дороги после снегоуборочных машин.

К приходу тетки и сестры, я уже была в полном порядке; пальто сохло возле печки, там же стояли ботинки, отмытые от глины. Однако, огорчила потеря моего любимого банта из шелкового репса; коричневого в зеленую с красным клетку, явно заграничного происхождения, тогда редко у кого такие были. В журнале «Огонек» видела у одной из сестер Вертинских, на снимке, где они еще школьницы, похожий бант и мне было приятно от этого факта.

Я накинула куртку, сунула ноги в резиновые сапожки и в надежде отыскать пропажу вышла за дачные ворота. Стоило мне немного пройтись, как я увидела того самого парня, что утром вытянул меня из мерзкой, хлюпающей лужи. Он откуда-то возвращался к себе домой и наши пути вновь пересеклись. Парень остановился, затем, приглядевшись ко мне, улыбнулся и протянул руку, в которой был, соскользнувший с моей головы бант, о потере которого я так сокрушалась.

– Твой?

Я кивнула в ответ. Обрадованная находке, я взяла, выпачканную глиной шелковую ленту и сказала почему-то по-французски:

– Merci.

И неожиданно получила в ответ:

– Content d*essayer Mademoiselle! (Рад стараться, мадемуазель!)

Затем он перешел на русский:

– Разрешите представиться: Северьян Трофимов или Северин, можно Север. Имя дал дедушка, он был полярником, известным ученым. После награждения в Кремле ему с семьей выделили квартиру в Доме полярников на Никитском бульваре.

Он улыбнулся, обдав светом янтарных глаз. Красивые брови и ресницы делали его взгляд каким-то особенным. Пожалуй, ни у кого не видела таких красивых глаз… Я поправила упавшую на лоб прядку:

– Спасибо за бант. И, вообще…

От чего-то я потеряла способность спокойно говорить, внутри что-то щелкнуло, словно дверца души захлопнулась, а в ней забилась пойманная птица.

Мы пошли рядом по дороге к нашим дачам. Оказалось, что парень живет ровно напротив тети Гриппы в большом двухэтажном доме, за высоким зеленым забором.

Прежде чем расстаться, он спросил:

– Ты не сказала, как тебя зовут.

Я смутилась:

– Полина, можно Поля.

– Очень во французском духе, Полин!

– У меня мама преподаватель. Знает английский, немецкий и французский, а также какой-то редкий язык, из-за которого ее и отправили в командировку в Индию, а мы с сестрой у тети Гриппы будем жить пока она не вернется.