– Таня, я клянусь Богом, я убью его, душа Юры должна успокоиться.
Татьяна ничего не ответила. Николай Александрович отпустил её руку, и она вышла из палаты.
– Я клянусь, – ещё раз прошептал он и тяжело вздохнул.
Снова город. Такой же, как и все предыдущие, как и те, что были до него, в котором живут такие же люди, и у которых у всех одинаковые проблемы.
Было почти уже совсем темно.
Василий, Иван и Сергей постучали в первый попавшийся дом. Им открыла старушка, которая что-то медленно и старательно пережёвывала. Она посмотрела на незваных гостей удивлённым взглядом.
– Ну, чего вам надо? – бабулька оказалась не очень-то приветливой.
Василий хотел, как обычно, сказать, что они просто путники, и им негде переночевать, но Сергей перебил его, едва Василий открыл рот.
Сергей сделал гордое лицо.
– Это сам Василий, – Сергей указал на него взглядом. – А мы его ученики.
Остальные молчали.
– Ой, батюшки!– сразу же обрадовалась бабулька. – Неужели это и есть тот самый Василий?! А такой молоденький, – старушка вновь улыбнулась и покачала головой. – Проходите, проходите.
Она пошире открыла дверь, и впустила их.
– Чувствуйте себя, как дома, сейчас будет ужин.
Старушка начала доставать еду.
– Не торопитесь, поесть мы всегда успеем.
– Небось, голодные с дороги-то? – любезно поинтересовалась старушка.
Василий хотел что-то сказать, но Сергей вновь перебил его.
– Да уж, поесть не мешало бы.
– А как вас звать-то? – не унимался Сергей.
– Прасковья Ивановна.
– Ну, Прасковья Ивановна, вам очень повезло!
Василий косо посмотрел на Сергея и прошептал ему на ухо:
– Ты мой ученик всего двое суток, а ведёшь себя…
«Н-да, кажется, я переборщил, надо держать себя в руках…»
Сергей изменился в лице и принял виноватый вид.
– Простите меня, Василий, просто я в первый раз разговариваю с человеком, являясь вашим учеником. Я горжусь вами и хочу, чтобы и она гордилась, чтобы знала, кто находится сейчас рядом с ней.
– Не надо, чтобы мной гордились, а тем более восхищались, это убивает душу. Восхищение толпы убило ни одного великого человека. Гордость возносит, и не успеешь опомниться, как ты уже слишком далеко от людей, оставшихся где-то там внизу.
Прасковья Ивановна поставила на стол тарелки.
– Кстати, говорят, вы и вправду можете исцелять, а у меня страшный хандроз, не поможете, а?
Василий замялся, как-то неожиданно это было, и посмотрел на сгорбленную старушку.
– Но я вижу, вы не верующая, на вас нет креста.
– Ну и что? – искренне удивилась Прасковья Ивановна. – Я же не грехи прошу вас замолить, а вылечить меня.
– Но как же…
– Целители ж сейчас всякого лечат, хоть веришь ты, хоть не веришь.
– Почему же тогда вы к ним не идёте?
– Ходила, – грустно вздохнула Прасковья Ивановна. – Денег в три шкуры сдерут, а толку никакого. Может, хоть вы поможете?
– Но если вы не ходите в церковь, не веруете и вообще не думаете о душе, то зачем вам тогда тело?
– Ой, какие-то странные вы вещи говорите, честное слово. Как же так, ради души помирать, что ли?
– А ради чего тогда жить?
– Эта жизнь нам дана для тела, а душа после смерти сама разберётся, что ей делать. Я душу никогда не видела, так что же о ней тогда думать? – Прасковья Ивановна почесала нос. – Здесь мы живём телом и для тела, помяните мои слова.
– Откуда же вы это знаете?
– Вижу, как вокруг люди живут, так и я живу.
– Да какая разница, как живут люди?
– Люди – мерило жизни.
Прасковья Ивановна была по-своему умна.
