Впрочем, расстаться с невинностью оказалось не так просто. Андрюше пришлось потрудиться, и оба мы измучились, но дело было сделано. Я оставила свою невинность в Петербурге и вернулась в Томск, как выражается Ковален, «распакованная». Хотя не особо у меня там прибавилось каких-то умений и навыков. Сначала ведь так и думаешь: что нужны умения и навыки. Техника там какая-то.
Зато прибавилось бесшабашности, а может быть даже, и безалаберности…
В Томске у меня оставался месяц до окончательного переезда в Петербург.
Я позвонила Коваленке, и тогда мы наконец встретились в «его кафе».
Четыре столика. Уютненько. Сидим как большие.
Коваленко обнаружил, что я не пила ни текилы, ни виски, и вечер у нас превратился в дегустацию карты вин.
Мы пробовали то одно, то другое и говорили о любви. Я понимала, что сегодня-то уж точно – «тот момент», и это уже не «так сразу», и вот пора. Но мне хотелось перед этим обязательно раскрыть душу и рассказать всю свою биографию.
А Коваленко меня торопил:
– А потом?
– Потом я встретила Лёню. Музыканта. Я в него влюбилась, сама не заметила как…
– Ну что, может, уже поедем?
Куда?
– Нет, давайте еще немного посидим. И вот Лёня… И Наталка…
Нагрузилась я быстро, до веселого беспамятства. Он, взрослый и солидный, выпив, сел за руль.
Кадры запрыгали, как в полустертом кино. Вот мы едем по темноте. Я прошу остановить и выхожу пописать в каких-то кустах. Я все продолжаю монолог, мне так хочется доложить, с кем он имеет дело. Это кажется очень важным. Но он только смеется и прибавляет газу.
Наконец мы оказались в каком-то подземном гараже. Бетонный спуск в полутьму, слева ряды ворот для автомобилей. В гараже было пусто, гулко, сыровато. Коваленко раскрыл заднюю дверь и бережно поместил меня на сиденье. Кажется, что все происходило очень быстро. Деловито и порывисто. Он стянул с меня трусы, навалился грузным телом. Я ничему не противилась и только похохатывала, чтобы скрыть свое замешательство. Очень быстро он вскочил и отбежал куда-то за капот.
– Ой мамочка, ой мамочка, – бормотал он там в еще неведомой мне истоме. Эти манипуляции мне тогда были не очень понятны.
– Эй! Вы где?
У меня все плыло перед глазами и радужно скакало. Я никуда не хотела двигаться, я бы лежала и лежала вот так на заднем сиденье чужого автомобиля.
Застегнув ремень, Коваленко наклонился ко мне и сказал:
– Танечка, я сейчас вызову тебе такси и ты поедешь домой.
Я очень удивилась:
– Домой? Я не могу в таком виде… У меня мама.
– Танечка, а у меня жена.
Сквозь усилие протрезветь я почувствовала досаду и даже что-то сродни обиде.
И я поехала в такси к сестре. Она тогда жила в общежитии с чудаковатым рыжим программистом. Они на всякий случай оставляли для меня матрас на полу, если я задерживалась в городе и не хотела будить маму. Я ввалилась пьяная, протыркалась мимо сонной Поли и рухнула на матрас одетая. «И зачем на эти матрасы пришивают пуговицы?» – подумала я и закружилась на волшебных каруселях.
Засыпая, я чувствовала, как от меня разит мужиком. Мне казалось, что даже Поля и чудаковатый программист чувствуют этот запах.
Так начался мой первый роман.
Мама уходила рано, я просыпалась в пустой квартире и шла в душ. Мылилась я там как-то празднично, да и вообще все теперь было как-то празднично и значительно. Не просто вот мочалкой по телу вожу, а вроде как готовлю себя к чему-то торжественному.
