В литературе всем хочется попасть в старики. Разница в десять лет словно дает право на покровительственное обращение в духе: «А мы, тут, знаешь, по-стариковски… так сказать…» Тот, кому немного за сорок, напуская на себя важность и принимая вид мэтра, снисходительно похлопывал меня по плечу. А тот, кто старше его, в свою очередь, кивал ему, как мальчишке.
Пророков разругался с «Нашими сетями» и ждал, что я поступлю так же. Но я и не собирался. Тогда он назвал меня неблагодарной сволочью, которую ему, дескать, подсунули.
– Ты что! – кричал он мне по телефону. – Такими людьми, как Пророков, не швыряются! Я тебя привел, а ты… Как ты мог? Теперь я вычеркнул тебя из своей жизни!
По-видимому, это должно было означать, что путь в литературу мне отныне заказан. Оставшиеся дни я должен был влачить в тоске и позоре. Подумать только, сам великий Пророков глухой стеной застил мне солнце.
Пророков был немногословен.
– Знаешь, что такое баррикады? – спросил он меня по телефону. – Ну так вот, мы с тобой теперь по разные стороны…
В чате он называл меня перебежчиком, советовал быть со мной начеку, наплел про какой-то паровоз, который тронулся в путь, взяв с собой уйму пассажиров и хорошего мальчика. Мол, мальчик всем понравился, красивый такой, умненький. И вот паровоз мчится от станции к станции по лесам и просторам, и садятся в него новые люди, и прицепляются к нему составы и вагоны, и грузятся в эти вагоны разные грузы, и мчится паровоз дальше, к светлой своей цели. А когда добрался наконец до волшебного города, стали искать мальчика, а мальчика-то и нету. Сгинул мальчик. Исчез и следов не осталось. То ли сожгли его за нехваткой дров в топке, то ли скинули втихаря под откос, то ли сам спрыгнул – неизвестно…
Чем больше я узнаю писателей, тем скучнее кажется жизнь. Более нудных, невыразительных, замкнутых и в то же время дьявольски хитрых, болезненно подозрительных и скрытных людей мне не доводилось встречать. Впрочем, бог с ними, сидят, как кроты в своих норах. Что они знают о мире? О жизни? Ничего…
Знать бы мне раньше, какое это болото, я бы сто раз подумал, прежде чем соваться туда. Теперь-то я понимаю, как следовало вести себя, чтобы вписаться в их пеструю братию. Прежде всего, никакого веселья, ни признака улыбки, ни тени хорошего настроения. Это вызывает отторжение, как инородное. Предельная угрюмость, скорбная задумчивость, внутренняя драма должны быть написаны на челе писателя, если он хочет заслужить симпатию в этой болотной среде. Мука творчества должна сопутствовать каждому скупо брошенному слову, в ходу также заламывание рук и обращение туманного взора к небу, луне и звездам. Необходимо показать, что вы не от мира сего, что вы страдаете и ваши терзания невыносимы, так как вселенская скорбь пронзает вам душу и не дает покоя. Чаще говорите о боге, эта тема сближает, ведь каждый сочинитель считает себя его избранником. Не говорите о том, что вы пишете, не хвалитесь, не раскрывайте, где вас собираются публиковать. Это вызовет зависть и, если подвернется случай, вам непременно помешают. Никогда не жалуйтесь, не кайтесь в неудачах. Зачем вам лишняя боль? Достаточно и того, что ваше гениальное творение отвергли. Будьте бдительны, помните, что вы окружены смертельными врагами, которые только и ждут удобного случая, чтобы очернить и уничтожить вас.
Боже мой, если верить тому, что писатели – творцы, а стало быть лучшие люди, и если таковы лучшие, то каковы же тогда остальные… Подумать страшно.
