— Ой, только давай без вот этих вот прописных истин, — фыркает Света, перекатываясь на живот. — Ты у нас знатная комсомолка, но не надо мне проповеди читать. Я уже не маленькая, а ты не священник.
Сглатываю комок и, ничего больше не говоря, выхожу из комнаты. Света права в одном: она уже взрослая, и пусть думает, как ей нравится. В конце концов, пускай её моральным обликом родители занимаются, у меня и без сестринского долга проблем выше крыши.
На кухне родители о чём-то спорят, стараясь не повышать голоса. Они всегда такими были — даже ругаться чуть не насмерть умудрялись полушёпотом.
— Ксюша, детка, что-то случилось? — тревожится мама, а отец спускает на кончик носа очки в тонкой оправе и смотрит на меня внимательно. — Ты какая-то взбудораженная.
— Нет, мама, всё хорошо, не переживай. Просто немного с твоей младшей дочерью поспорили.
Я открываю холодильник и долго рассматриваю его содержимое, решая, чем лучше заесть тоску и нервы — шоколадкой или мандаринами.
— Со Светочкой? — пугается мама, а отец скептически хмыкает. — Но…
Действительно, как же поверить, что со Светочкой вообще возможно поспорить, с ангелом-то и усладой глаз и души родительской. Чёрт, нужно успокоиться, потому что не к добру всё это, особенно перед таким важным вечером, от которого я вовсе не знаю, что ожидать.
— Если у тебя есть ещё какая-то дочь, то самое время нас познакомить, — говорю, захлопывая дверцу холодильника, так и не определившись с выбором. — Потому что со Светланой Игоревной в последнее время стало очень трудно общаться. У неё слишком затянулся подростковый возраст, и сейчас её штормит, как деревянный плот.
— Не выдумывай, — отмахивается мама, возвращаясь к нарезке капусты. — Светочка у нас чудесная и очень солнечная девочка.
Кто бы спорил, так не я, да только ничего это не меняет.
— Мама, ей двадцать лет. Пора бы и вам с папой с этим смириться. Она уже не маленький ребёнок, хватит держаться за иллюзии!
Отец молчит, прячась за газетой. Он всегда так делает, потому что не выносит напряжённой обстановки, а любое недовольство Светочкой принимает слишком близко к сердцу. Как и мама.
— Ксюша, мне кажется, ты слишком строга к ней, — жалуется мама, а папа снова хмыкает, шурша тонкими газетными листами. — Она ещё ребёнок, хоть и очень серьёзная и умная девочка. И неважно, сколько лет ей по паспорту.
Будто бы об умственно отсталом инвалиде каком-то говорим, честное слово. Устала, господи, как же я устала быть самой взрослой в этой семье радужных единорогов.
— Ребёнок уже на мужчин засматривается! — не выдерживаю, потому что впервые в жизни меня откровенно раздражает такое раболепие родителей по отношению к сестре. — А вы всё ушами себя по щекам хлопаете. Дохлопаетесь, вот увидите.
Я злюсь, хотя и не должна бы. Я очень люблю свою сестру, но мне очень не нравится та, в кого она превращается. Милый златокудрый ангелок имеет в голове весьма странные мысли, о наличии которых ещё совсем недавно невозможно было даже предположить.
— Ксюша, не надо, честное слово, — вздыхает мама, яростно шинкуя капусту. — Она хорошая девочка, учится на отлично, никогда слова поперёк не сказала, но ты же знаешь, что мы не можем быть к ней строгими, ты же понимаешь, почему.
Да, я понимаю, потому перестаю спорить — бесполезно. Света родилась раньше срока и первые пять лет жизни очень болела. Каждый день мог стать для неё последним, потому для родителей, конечно же, она всегда останется той, над кем они привыкли трястись денно и нощно. С этим ничего не поделаешь, да я и не пытаюсь. Я и сама её безумно люблю и всегда буду. Но впервые мне кажется, что что-то мы упустили, и очень скоро начнём пожинать плоды своих страхов и безусловной любви. И как бы нам всем это боком не вышло.
