– Сделаешь?
– А куда деваться? – почесал затылок Игнат.
– Следом будут и другие заказы.
– Ох… – покачал он головой, тяжело вздохнув. – С этим бы справиться. Сама же видишь, госпожа, дело непростое. Да и другими делами я загружен изрядно.
– Смотри, – произнесла новоиспечённая графиня и протянула плотнику листок бумаги.
– Что сие?
– Домик для пчёл.
– Чего?! – ошалело переспросил плотник.
– Улей. Или домик для пчёл. Мой супруг узнал, что в землях магометан люди не бегают за пчёлами да не разоряют их гнезда, подобно нашим бортникам. Они ставят им домики и подселяют туда семьи пчелиные. Те там и живут. Как гуси или козы.
– Ну… – протянул Игнат.
– Понятно ли тебе, что нарисовал мой супруг?
– Он всё очень понятно нарисовал.
– Сделаешь?
– Боже! Когда? – с нескрываемой жалостью в голосе взмолился он. – Когда мне это делать? Госпожа, ты уверена, что мне нужно делать эту шалость?
– Почему же шалость? – выгнула бровь Марфа. – И да, я уверена…
На листке, что она протянула плотнику, был улей Прокоповича[3]. Самый первый примитивный рамочный улей, изобретённый в 1813 году. Он не требовал ничего сверхъестественного. Ни проволоки, ни печатных восковых заготовок сот, ничего. По сути, этот улей представлял собой ящик с откидной крышкой и низкими и широкими деревянными рамками, на которых пчёлы сами формировали соты. Ясное дело – не аккуратные и бесформенные, но вполне подходящие для модульного извлечения.
Никаких особенных сложностей такой улей для Игната и его людей не представлял. Да, изделие непростое, но грубоватое и лишённое всяких тонких или точно подогнанных деталей. Вопрос был только в том, кто и когда его станет делать. А ведь Андрей хотел к весне иметь пару десятков таких ульев, обещая прислать в вотчину бортников для ловли пчелиных семей и присмотра за ними.
Людей не хватало.
Просто не хватало.
Ведь заказ на изготовление двуколок для сотенного обоза, колёс, щитов, пик, заготовок для стрел и так далее никто с Игната не снимал.
– Не могу.
– Можешь.
– Мои люди и так не продыхая трудятся. От рассвета до заката. Света белого не видят.
– Но им ведь за это исправно платят. И кормят. И обогревают.
– Всё так, госпожа. Но когда им делать новые вещи, если они и те, что господин заказал, не успевают сделать? Я к тем дурням и присматривался потому. У меня просто некому работать.
– Хорошо, – чуть помедлив, ответила Марфа, – давай сделаем так. Ты сегодня всё пересчитай и хорошенько подумай. А завтра приходи снова. И я укажу, что именно можно покамест не делать.
– А господин мне за это голову не оторвёт?
– Не оторвёт. Ибо дела с ульем и станками действительно очень важны. Да и моё сие распоряжение будет. Так что с тебя никакого спроса.
– Ну разве что так…
Игнат ушёл. Илья пришёл. И снова трудный разговор. А потом ещё один человек, и ещё, и ещё. И всем требовались люди, а точнее, рабочие руки.
Так что, завершив тяжёлую цепочку бесед, Марфа засела за ответное письмо супругу, в котором доносила ему важнейшие сведения о том, что он «охренел в корень», «потерял связь с реальностью» и что для любых работ требуются люди, их выполняющие. И было бы очень неплохо, если бы он, такой из себя умный, вместе с грандиозными планами и со своими указаниями присылал ещё и тех, кто трудиться станет над их исполнением.
Без мата и явного хамства, но очень едкое и язвительное письмо получилось. В первую очередь из-за того, что супруга точно и детально описывала в нём, сколько у неё людей, их распределение по подразделениям и нагрузку, которая ложится на их плечи.
