– Ясно какую… свою… антихристскую, – брезгливо поморщилась маленькая, но плотно сбитая девушка. – Он, подруженька Анфиса, совратит наших мужчин картинками с голыми женскими телесами, они потом на нас смотреть не будут… Или того хуже, заставют вырядиться в ихние заморские наряды и гарцевать перед ёми с голыми ногами и грудями, как лошади на смотре.
– Вота-ко им! Пусть выкусят! – вскинув руку с кукишем, воскликнула Анфиса. – Кабы ни так, буду я перед мужиком своим как лошадь с голыми ногами гарцевать… Не дождётся!
– А и верно, подруженьки! Что нам даст дом, который вздумал построить литовец? И ведь название-то выдумал… дом просвещения, – держась за сердце, поддержала подруг худенькая, явно болезненная девушка лет двадцати. – Просвещать нас срамом голым, это ж надо додуматься до такого бесстыдства!
– Евгения, что за сердце-то держишься? Опять прихватило что ли?
– От духоты это, что в церкви, – ответила Евгения. – Сейчас отпустит.
– Ладно, если так, – участливо ответила Ульяна. – А с литовцем надо строго. Думаю, народ надо собирать и идти к батюшке, просить его анафему литовцу сделать. Пущай с нашего села катится подобру-поздорову, покуда глаза его бесстыжие не выцарапали. Верно, говорю, подруженьки?
– Так-то оно так! Только, как это анафему? Он же нехристь! Ему на нашу анафему плевать и растереть! – с придыхом проговорила Евгения, ещё крепче прижимая руку к груди.
– Вздохни глубже и пройдёт! – посочувствовала Евгении Анфиса. – У меня тоже так бывает… втяну воздух глубоко… щёлкнет что-то внутрях и всё… снова можно дышать.
– Не могу, больно в груди… Сейчас маленько постою и пройдёт. Не тревожьтесь, у меня так часто бывает. Ещё минуточку и отпустит.
Остановились. Следом за ними шли молодые мужчины. Поинтересовались, что случилось с Евгенией.
– Прихватило что-то в груди ейновской, – ответила Ульяна.
– Так надо к литовцу её свести, у него микстуры разные есть. Он в лечебном деле тоже хорош, – сочувствуя Евгении, посоветовал сельский кузнец Ермолай
– Хорош, как сивый Барбос, к которому бабы кажный день кажут нос, и ещё кой што ж! – хмыкнул деревенский балагур Пахом Нефёдов.
– К нему ещё не хватало! – проговорила Евгения. – Слышала, чем он у себя лечит… мазями всякими. Да… и отпускает уже… меньше щемит.
– Во-во, заставляет юбку задирать и ноги мажет, а то и того хуже, по спине голой своими ручищами возёкает. Срам и только! – злобно подёрнула головой Ульяна. – Сегодня к нему за лекарством, а завтра делегацией.
– Какой такой делегацией? – удивлённо воззрился на Ульяну Ермолай.
– С такой, Ермолай, чтобы указать ему от ворот поворот, – ответила Ульяна.
– Ага! Неча ему делать у нас, мужчин наших развращать всякими несуразностями, – поддержала подругу Анфиса.
– Какими несуразностями? – пожали плечами мужчины.
– А такими, что в журналах евонских, которые выписывает из своей Литовии. Ежели нам погано смотреть на голых баб, то вам и подавно срамно должно быть! – отдышавшись, гневно проговорила Евгения.
– С чего это вдруг нам-то должно быть срамно? – вздёрнув брови, хмыкнул Ермолай.
– А и то верно, ежели мы не будем смотреть на баб голых, да не прижимать к себе, – Пахом резко выкинул руку в направлении живота Ульяна, та отпрянула от него, испугавшись, что парень схватит её за то, что прячется под юбкой и вскрикнула, – кто же вас целовать тогда будет?
– Охальник! – выкрикнула Ульяна. – Бесстыдник!
