– Это чтоб немцы меня за краснопузого не приняли.
– Приходи в храм, я тебе сей крест освятить должен, – сказал отец Александр.
– Оно конечно, – задумчиво почесал в затылке колхозник.
– Ну как немчура? Одолевает?
– Жить можно. Половину всего забирают, а половина всё ж тебе остаётся, не то что при прежних, живодёрах. Краснопузые-то всё отбирали. Понимаешь?
– А прикупить чего-то можно у вас? – спросила матушка. – Хлебушка, молочка, яичек?
– Отчего же не можно? Сейчас охормим.
Покуда он ходил в избу, подошли две женщины в чёрных платочках.
– Здравствуйте! Благословите, батюшки.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
– А куда же вы путь держите?
– Я к вам, – ответил отец Александр.
– Будет у вас теперь в храме священник, – встряла матушка.
– Господи! Чудо какое!
– Воистину чудо! – всплеснули руками женщины.
– А мы-то прослышали, что во Псков батюшков много навезли, и как раз шли туда просить, чтоб и нам какого-нибудь прислали отслужить Успенов день.
– А я тут как тут! – засмеялся отец Александр. – Так что ведите меня к вашему главному хозяину.
– Какому?
– Как к какому! К самому Александру Невскому.
– Ой, а ведь у нас там, срам сказать, всё ещё как был клуб, так и остаётся!
– А теперь опять будет храм, – сказала матушка Алевтина.
Тем временем сзади подошла и прислушалась к разговору женщина довольно ехидного вида:
– Война идёт, а им – храм! Тьфу, бесстыжие! Таиська – понятное дело – безмужняя с двумя отпоросками. Замуж никто не берёт. Деваться-то и некуда. А ты-то, Любань! Тоже в это мокробесие?
– А вы, простите, стало быть, не православная? – спросил отец Александр.
– Ещё чего! Какая я тебе православная!
– Может быть, мусульманка?
– Скажешь тоже! Мусульманка! Я вообще – никто!
– Всё ясно…
– Всём им ясно! – зло сказала женщина и пошла дальше своей дорогой.
– Овсянникова, – сказала Таисия. – Самая злющая дура у нас в селе.
Простившись с отцом Сергием, который двинулся далее, в Гдов, отец Александр и матушка в сопровождении своих первых прихожанок, Любови и Таисии, отправились к храму. Впрочем, храмом его назвать было трудно. К паперти были пристроены нелепые сени, а над крыльцом висела табличка «Клуб имени тов. Кирова». У храма было два купола, большой и малый. Большой был раскрашен каким-то умельцем и превращён в глобус с политической картой мира. А малый окрашен в серый цвет и на нем надпись: «Луна». Впрочем, какой-то сурового вида человек уже залез туда и только что начал закрашивать глобус тёмно-зелёной краской.
– О! Коля уже при деле! – сказала Любовь.
– Это Николай Торопцев, – сказала Таисия и тихо добавила: – У него из трёх дочек одну убило недавно. Немец застрелил.
– За что же? – спросила матушка.
– А с озорства, проклятый. А вон сын его – Костик.
Затарахтело, и к храму подкатили немецкие мотоциклисты. Дети с удивлением их разглядывали. Костик Торопцев стрельнул из рогатки, попал в колесо мотоцикла и крикнул:
– Немец-перец-колбаса!
– O! Du bist ja wacker Soldat![3] – великодушно смеясь, крикнул ему один из немцев.
