Поправки - страница 33

– Изобретательно, – похвалила Дениз, доставая из холодильника еду.

– Дениз, он ползет по полу! Он готов ползти по полу, лишь бы не сидеть в хорошем, удобном кресле с прямой спинкой, хотя врач сказал, что ему необходимо именно такое! Да и вообще, нельзя ему столько сидеть. Доктор Хеджпет говорит, его состояние не настолько серьезно, если б только он больше двигался и что-то делал. Всякий врач скажет: чем не пользуешься, того лишишься. У Дейва Шумперта куда больше проблем со здоровьем, чем у отца, ему пятнадцать лет назад сделали колостомию, у него одно легкое и сердечный стимулятор, а сколько всего они с Мери Бет успевают! Только что вернулись с Фиджи, плавали с масками! И Дейв никогда не жалуется, никогда. Ты, наверно, не помнишь Джина Грилло, старого друга твоего отца еще по «Гефесту» – у него «паркинсон», и гораздо тяжелее, чем у отца. Он по-прежнему живет у себя дома, в Форт-Уэйне, но передвигается только в кресле-каталке. Ему вправду плохо, Дениз, но он не потерял интереса к жизни. Писать он не может, зато прислал нам звуковое письмо на кассете, такое насыщенное, рассказывает подробно о каждом из своих внуков, потому что знает своих внуков, интересуется ими, а еще о том, что начал изучать камбоджийский язык – он его называет кхмерским, слушает кассету и смотрит камбоджийский (или кхмерский, что ли?) канал в Форт-Уэйне, потому что их младший сын женат на камбоджийке, или кхмерке, что ли, и ее родители не говорят по-английски, а Джин хочет хоть немного с ними общаться. Можешь себе представить? Джин передвигается в кресле-каталке, полный инвалид, и все-таки еще пытается что-то сделать для других! А твой отец может ходить, писать, самостоятельно одеваться и целый день сидит в своем кресле, сложа руки.

– Мама, у него депрессия, – негромко возразила Дениз, нарезая хлеб.

– То же самое говорят Гари с Кэролайн. У него, мол, депрессия, надо принимать лекарства. Он, мол, трудоголик, работа была для него наркотиком, и теперь, не получая этого наркотика, он впал в депрессию.

– Словом, дайте ему наркотик и забудьте. Удобная теория.

– Ты несправедлива к Гари.

– Не заводи меня насчет Гари и Кэролайн.

– Бога ради, Дениз, как ты размахиваешь ножом, палец себе отхватишь!

От французского батона Дениз отрезала три маленьких кусочка с хрустящей корочкой. На первый положила завитушки масла, изогнутые, точно надутые ветром паруса, на второй – горку пармезана, украшенную поверху полосками руколы, а третий устлала нарезанными оливками, полила оливковым маслом и накрыла плотной красной черепицей из перца.

– Мм, как аппетитно, – причмокнула Инид, кошачьим движением потянувшись к тарелке, на которую Дениз выложила закуски, но тарелка ловко ускользнула от нее.

– Это папе.

– Мне ма-аленький кусочек.

– Я сделаю тебе еще.

– Нет, кусочек от его бутерброда.

Но Дениз уже вышла из кухни, понесла тарелку Альфреду, погруженному в экзистенциальные раздумья: словно колос пшеницы, пробивающийся сквозь почву, мир двигался вперед во времени, добавляя клетку за клеткой к внешнему своему краю, нагромождая миг на миг, а потому, если даже удастся застигнуть мир в его последнем, самом новом воплощении, нет никакой гарантии, что секунду спустя сумеешь ухватить его снова. К тому времени, когда Альфред установил, что его дочь Дениз протягивает ему тарелку с бутербродиками в гостиной его сына Чипа, следующее мгновение уже проросло первобытно нетронутой, непостижимой сущностью, и Альфред не мог полностью исключить вероятность, что это, к примеру, его жена Инид протягивает ему тарелку с фекалиями в гостиной борделя; но едва он стабилизировал Дениз, бутерброды и Чипову гостиную, как к внешнему краю мира добавился очередной слой новых клеток и перед Альфредом опять оказался новый, нетронутый, непостижимый мир, – потому-то он и предпочитал не растрачивать силы, играя с миром в салки, и все больше и больше времени проводил в подвале, среди неизменных вещных корней.