Напоминаю, вокруг плакаты с узкоглазыми боксёрами, баннеры, манекены, на магазин секонд-хенда не похоже совсем.
– Тут теперь спортзал.
– Понятно, – жует губами бабушка. – Небось, спрятала одёжку для себя.
– Да вы посмотрите вокруг, – в праведном гневе всплескивает руками девушка. – Разве похоже на магазин секонд-хенда?
– Похоже, – не моргнув глазом кивает бабушка. – Вот и реклама трусов.
Дрожащим пальцем указывает на поджарого чемпиона мира 2015 года.
В подсобке то ли ржут, то ли рыдают двое взрослых мужиков. Из зала доносятся вопли и удары по мешкам.
Крик:
– Софа, куда ты бьёшь?! – ага, это моя кого-то ушатывает.
– Так значит, нет магазина? – подозрительно щурится бабушка.
– Нет, – твёрдо говорит девушка-ресепшионистка. – Закрылся.
– А я так далеко шла, – расстраивается бабушка. – У вас нет водички попить?
– Конечно есть! – вскакивает девушка.
Подбегает к кулеру, наливает воду в пластиковый стаканчик. Подносит. Бабушка проглатывает воду одним махом.
– Ещё?
– Ага.
И пока девушка поворачивается к кулеру, бабушка резво мчит к лестнице.
Слышу из-за двери:
– Хр-р-р!!! Тьфу!
Девушка чуть не роняет стаканчик.
– Хр-р-р! Тьфу!
Тут уже не выдерживает владелец. Выскакивает из подсобки и бежит к лестнице.
– Бабка, чтоб тебя!!!
И топот удаляющихся старушечьих шагов.
– Доктор, ты видел? – растерянно разводит руками боксер. – Ну вот как так?
Выхожу на лестницу. Бабушка постаралась. С ходу ставлю пару диагнозов, потому что на ступенях не просто слюна, а почти твёрдые комочки слизи. Бабушка отхаркала мокроту и одарила нас. То ли обиделась, что магазин закрылся, то ли вода не понравилась.
– Хлоргексидин есть? – спрашиваю у ресепшионистки.
– Доместос есть, – чуть не плача отвечает она.
– Заливайте. Через полчаса дети пойдут. Мало ли что у бабушки в загашнике. И перчатки наденьте.
Девушка всхлипывает, но идёт за дезсредством.
Из залов пахнет потом и кровью. Секонд-хендом не пахнет.
Старость надо уважать. С возрастом люди становятся мудрее.
Я не был музыкальным ребёнком. И на это имелась очень веская причина, которую народ озвучил известной пословицей «В семье не без …» (ну вы поняли). Мои родители познакомились в музыкальном училище, большую часть комнаты, в которой мы жили, занимала массивная деревянная туша «Октавы», отзывавшаяся гулким гудением в ответ на удары резинового мяча. Книжные полки ломились от листов с нотами, безжалостно исчёрканных карандашом, вечером из-за стены раздавались фуги и ноктюрны, под которые я так спокойно засыпал, потому что это играла мама. Неудивительно, что у меня абсолютно не было слуха.
Мать ещё как-то попыталась спасти положение. Устроила меня в класс фортепиано к своей подруге. Я честно отмучился год, зевая над нотами, тыкая пальцами в белые и чёрные клавиши (Павлик, не «фа», а «фа диез»!) и помирая со скуки. Но как только жаркие летние деньки оторвали меня от ненавистного инструмента, я с небывалой для восьмилетнего мальчишки решимостью заявил:
– Всё. Хватит! Я туда больше не пойду. Я хочу быть дворником, а дворникам ваше пианино не нужно!
И ушёл во двор пинать мяч. Мама, видимо, решила, что я стану знаменитым футболистом, больше за проклятый инструмент я не садился. До пятнадцати лет, но это уже произошло в другое время, другой стране и в другой жизни.
Я и родился в определённый день только потому, что матери пришло время сдавать какой-то экзамен. А для этого экзамена нужно было прослушать тьму произведений и расписать для них партитуру. Слушали в гулкой пустой аудитории с массивного проигрывателя. Аудитория располагалась на втором этаже, проигрыватель тяжёлый, мать – на девятом месяце. Где-то между первым и вторым этажом я и решил, что хватит с меня внутриутробного развития, и пора бы уже наружу.
